Русская живопись. Пробуждение памяти - Дмитрий Владимирович Сарабьянов

прямотой бросала пророческие призывы Наталия Гончарова. Хлебников строил предсказания на математических расчетах, пытаясь — подчас не без успеха — уложить всемирную историю в свою «периодическую систему». Пророческая интонация была достаточно характерной в русской художественной культуре, и это обстоятельство выдвигает еще одну проблему, связанную с критериями авангардизма.

Речь идет об отношении к традициям. Сами авангардисты, как известно, в своих воззваниях и манифестах отрицали связь с предшественниками. Об этом много написано, и нет смысла повторять положения, уже прочно обосновавшиеся в нашей литературе. Но здесь возникает потребность в некоторых уточнениях. Как правило, авангардисты отрицали традиции прямых предшественников, а также «классических предков». Почти все искали «другую» традицию — русской иконописи, народного творчества, примитива (в любом варианте), африканского искусства, искусства различных стран Востока, первобытного искусства. Но был еще один вид традиционности — внутреннее, глубинное, внешне не проявляющееся восприятие тех или иных художественных открытий прошлого — скорее идей, принципов творчества, чем форм и стилевых проявлений. Существовала и форма «невольной» традиционности, когда те или иные художественные тенденции, позволяющие сблизить новое искусство с недавним прошлым, возникали как отклик на сохраняющуюся реальность жизненных ситуаций. Но такая ситуация была возможна лишь на ранней стадии развития авангарда, когда задачу воссоздания преображенной реальности еще не сменила идея творения реальности новой.

Здесь мы подходим, пожалуй, к одной из самых важных особенностей авангарда. Произведение авангардного искусства создает новую реальность. Строго говоря, это правило касается любого произведения. Самая натуралистическая картина, с фотографическими подробностями воспроизводящая жанровую сцену, не может претендовать на точную копию какого-то явления жизни — хотя бы потому, что обладает не реальным трехмерным пространством, а лишь его двухмерным изображением. Но в данном случае понятие новой реальности заключено в другом. Это, разумеется, реальность не повседневная, которая вообще-то в живопись вошла лишь в период развитой станковой формы и была программно преодолена на рубеже столетий символизмом. Но и не мифологизированная реальность, которую культивировали символизм и модерн; не преображенный мир Ван Гога или Гогена, хотя ранний авангард (фовизм, экспрессионизм, неопримитивизм) начинает свой путь с воссоздания преображенной реальности. Правда, уже в этом преображении преобладает момент творения нового мира. Здесь играла роль не только дистанция отдаления от реальности объективной, которая становилась достаточно большой, равной той, какая была в первобытном и примитивном искусстве. Важнее было то, что все более стиралась грань между объектом изображения и субъектом-творцом. Взаимопроникновение субъекта и объекта, в той или иной мере присущее всякому акту художественного творчества, приобретает новый характер. Художник не только воспринимал мир, но и наделял его своей волей, не столько изображал реальность, сколько воссоздавал и как бы познавал свою модель реальности. По мере движения авангарда эта модель теряла черты внешнего сходства с формами жизни, но воспринимала от жизни ее законы и важнейшие онтологические принципы — на их основе создавалась новая реальность. Она обладала свойствами концептуальности, рождалась интеллектуальными усилиями. В иных случаях сами художники утверждали, что творят ее из ничего. В иных — не скрывали, что в основе нового мира лежат законы мира реального. Но всегда реальность была новой. В русском авангарде 1910-х годов эта идея, пожалуй, наиболее последовательно обнаруживает себя в творчестве двух антагонистов — Малевича и Татлина. Каждый из них создает свой мир, несопоставимый с миром реальным. Каждый имеет последовательную концепцию, способную объяснить этот мир. Каждый пришел к ней путем художественного опыта и интеллектуальных усилий.

К перечисленным критериям авангардного искусства можно было бы добавить и другие. Но другие явились бы производными от перечисленных выше. Все вместе эти условия представляют из себя некую целостность, не подлежащую разрушению. Отсутствие каких-то важных элементов такой целостности не позволяет, как правило, считать состоявшимся факт причастности того или иного явления к художественному авангарду. В редких случаях «недобор» в системе условий может быть компенсирован гипертрофией какого-либо одного или нескольких качеств. Например, Кандинский не был сторонником авангардного жеста. Но значительность тех открытий, которые он совершил, их концептуальносгь, подтвержденность теоретическими изысканиями не дают оснований сомневаться в принадлежности мастера к числу авангардистов.

В заключение хочу высказать свои соображения по поводу временных границ авангарда. Я склонен считать стартовой площадкой европейского, и в том числе русского, авангарда 1900-е годы. Несмотря на стилевую сложность и взаимопроникновение стилевых направлений, можно говорить о том, что авангард преимущественно берет начало в фовизме, экспрессионизме и неопримитивизме — в близких друг другу направлениях. Н.И. Харджиев прямо называет дату начала русского авангарда-1907 год, считая, что ранний период его развития занимает десятилетие-1907-1917 («боевое» десятилетие)[134]. Действительно, именно в конце 1900-х начинает складываться авангардистская ситуация в русской живописи и поэзии, образуются художественные группировки, организуются выставки с участием главных героев будущего авангардистского движения. На Западе эта ситуация возникает на несколько лет раньше, но за пределы десятилетия не выходит.

Что касается поздней временной отметки, то хотел бы предложить свою версию, ограничивающую авангард в основном 20-ми годами, допуская при этом некоторые его запоздалые проявления в последующем десятилетии.

Сегодня вряд ли кто не согласится с тем, что XX век открыл новую эпоху художественного развития. Перелом, произошедший в искусстве, не менее значителен, чем переход от античности к Средневековью или от Средневековья к Ренессансу. Изменились коренные, самые существенные творческие принципы, искусство отказалось от многих завоеваний, устремилось по новому пути, открывая неожиданные перспективы. Авангард оказался у истоков этого движения. В нем за короткий срок были выработаны почти все модели будущего искусства. Можно предполагать, что это касается не только подходящего к концу XX века, но и последующих времен — вплоть до новой кардинальной смены, которой, надо думать, в условиях невиданной доселе интенсификации исторического развития не придется дожидаться столь же долго, как Средние века дожидались Ренессанса. Опыт искусства середины и второй половины XX столетия показывает,- что авангардисты 1910-1920-х годов почти всё открыли и предрекли. Пусть они не дали множества развитых систем, не углубили многие из своих начинаний. Но если собрать вместе и большие их открытия, и малые новшества, догадки и намеки, то ими практически будут исчерпаны изобретательские возможности искусства всего XX века. Мастера середины и второй половины столетия опирались на прямые традиции своих предшественников — авангардистов 1910-1920-х годов. Именно поэтому их искусство и перестало быть авангардным. Искание «других» традиций, которым озабочены современные мастера, тоже стало уже повторением пройденного. Это не значит, что искусству уже нечего делать, что приостановлено его движение, что оно не способно что-либо открывать. Оно открывает и будет открывать новое, как открывали его художники XIX или XVII века. Но авангардный характер