Тролльхеттен - Сергей Болотников

Тут-то на него и обрушился удар. Ошеломленному Владиславу даже сначала показалось, что ударила его сама темнота, но донесшееся из тьмы многоступенчатое нецензурное выражение, сказанное неумело, но со старанием, быстро поставило все на свои места. Луч фонаря бил куда-то за спину, над ухом проскрежетало сталью по кирпичу. Да еще и нож у него! Сергеева пробило холодным потом, стало трудно дышать. Зарежут ведь! В собственном подъезде выпустят кишки! Что делать — орать, бежать?

Он ударил фонарем, попал, а потом фонарик был вырван из рук и грянулся об пол. С хрустом стекло наискось прорезала трещина, но лампочка продолжал светить, ничуть не помогая побоищу, и лишь высвечивая на исписанной нецензурщиной стене жутковатый театр теней.

Положившись на волю Божью, Влад кинулся вперед, толкнул убийцу, и тот завалился назад, на спину, прямо в свет фонаря. Нож он потерял, и оружие зазвенело вниз по ступенькам, прямо к ногам Сергеева. Там он и замер — изящное изделие с лезвием замысловатой формы, и отделанной перламутром рукояткой. Настоящий антиквариат.

Но Влад смотрел не на нож, а на распластавшегося на ступеньках и кривящегося от боли убийцу. Тот, падая, ударился спиной о выступающее бетонное ребро. Сергеев его знал и меньше всего ожидал увидеть здесь.

— Ты чего? — спросил туповато Владислав, а что он еще мог спросить в такой ситуации!

— Козел!!! — крикнул пацан из семнадцатой квартиры, его сосед, — тварь ты, тварь! Отморозок тупой!

Ругаться он не умел, но в данной ситуации улыбку это не вызывало. Немудрено, что так легко полетел от Владова удара — тонкий, дохлый, типичный книжник. Но все же сумей он дотянуться в первый же момент ножом… А ведь сам виноват, хотел подстеречь, да не подумал, что сам же в темноте не попадет.

Сосед продолжал изрыгать ругань, колеблющуюся от ядреной нецензурщины до тех слов, что мы использовали в детском саду, чтобы оскорбить собеседника. Выложив очередной плохо скомпонованный пакет ругательств, он замолк, чтобы перевести дух.

— Так, — сказал Владислав, — начнем с начала. Зачем на меня напал? Или не на меня хотел?

— На тебя! — агрессивно сказал парень и стал подниматься со ступенек, лицо его при этом болезненно кривилось и все норовило сморщиться в слезливую гримасу.

— Хорошо, — Сергеев быстро наклонился и поднял нож, но не убрал, а напротив, стал им водить из стороны в сторону. — Тогда вопрос второй. А зачем?!

— А не все ли равно?! — заорал на него несовершеннолетний сосед и пролился все же слезами, крупными и злыми, как у пятилетнего ребенка, — Тебя! Не тебя! Ублюдков тупорылых этих в очереди! Психопата с ножом во дворе! Да вы все одинаковы! Все отупели, все погрязли во тьме! Зарыли рожи в землю, уши землей забили! Да зачем вам вообще жить!?

— «Маньяк, — подумал Влад, глядя на заливающегося горючими слезами убийцу, руки у того тряслись, ноги не держали, — Или скорее нет, просто слаб он, ожесточен и запуган до неприличия».

— Зовут тебя как? — спросил Сергеев, убрав нож. Парень теперь напоминал ему дворового пса, агрессивного и пугливого, не доверяющего людям.

— Что? — спросил сосед, содрогаясь, гонор из него вышел весь, — Зовут? Александр. Бе-белоспицын.

— Знаешь что, Бе-белоспицын? — произнес Владислав, подходя ближе, — я тут вижу у тебя проблемы. И ладно бы только твои, но вот кажется мне, что к ним и глобальные проблемки цепляются. А поэтому мы сейчас поднимемся с этих ступеней и пойдем наверх. В мою квартиру, где за чашкой чая ты мне все расскажешь.

Сосед неистово замотал головой — нет, он не пойдет к кретину-журналисту в квартиру, пусть он по тупости своей и оказался сильнее. Да вот только по тупости ли?

— А ты… — сказал парень тихо. — А вы знаете, что кругом что-то не так?

— Знаю, Саня, — проникновенно молвил Влад, — кругом все не так. Пошли.

Подождал, пока Белоспицын поднимется (пускать его позади себя было явно преждевременно), и кивнул — иди, мол, мученик. Александр поплелся наверх, тяжко шаркая ногами, а рядом в свете подобранного фонарика жутко и гротескно качалась его искаженная тень.

— А они не видят ничего! Совсем, словно слепые! Все вокруг, да они тупели на глазах! Тупели и зверели, только шерстью осталось обрасти! Животные! — вещал он же, час спустя сидя за чашкой остывшего крепкого чая, в котором сахару и лимона было столько, что по мозгам било с первого же глотка. — Не поверишь! Целый город потомственных кретинов! Как они меня раздражали! Все! До единого! В последние дни я вовсе перестал надеяться, что есть еще кто-то, кто понимает!

— Ты потому решил всех резать?! — спросил Сергеев, сидя напротив.

— Все одно ничего не изменишь! Свобода настала. Но на самом деле резать я решил не из-за этого. Точнее, не совсем из-за этого.

— Ну, — подтолкнул Влад, чувствуя неприятный холодок внутри. И вроде бы все понятно, довела парня одинокая жизнь, полная непонимания. А тут еще эти катастрофы все, вот и тронулся мозгами. Но было ли что-то еще? Что он понимал, а не мог выразить. И почему Владиславу все время кажется, что в руках у него сейчас самый кончик длинной и извилистой нити, что болтается в пустоте, уходя в какую-то неведомую даль. Вот и снова Белоспицын выдал откровение:

— Подействовало на меня!

— Что подействовало? — вздрогнул Сергеев.

— Ну, это, что на всех действует. Из-за этого и на дискотеке бойня была, и в очередях народ грызется. Как что-то в воздухе разлито. Мы этим воздухом дышим, и нам мутит мозги, и ведем себя не как люди. Это как… облако.

Сергеев медленно кивнул, на теплой кухне словно вдруг похолодало градусов на десять, появилась настойчивая потребность натянуть теплый свитер. И тут же всплыли слова самозванного медиума Дивера: «Вуаль. Черная вуаль над городом!» И это ощущение подавленности, тусклого черно-белого восприятия, накинутого на солнечный яркий денек.

— Вуаль… — сам того не замечая, сказал Владислав.

Белоспицын настороженно смотрел на него:

— Ну и еще было… два дня назад со мной разговаривали из машины. Черной такой иномарки. Они говорили… говорили, что теперь все изменилось, и больше не нужно сдерживать себя рамками морали. Что мораль, это пережиток, а когда все вокруг живут как волки, то и ты должен им следовать, а то не будет радости в жизни. Радость, счастье, это когда ты в потоке. Когда со всеми.

— Ну, отморозков-то всегда хватало… А они и рады сбить с дороги слабых духом. Рады, небось, что ты ими науськанный где-то ходишь и кого попало режешь, да еще и удовольствие получаешь от процесса.

— Это не все, — помотал головой Александр. — Они ведь мне на тебя указали…

— Что?! — Не сдержавшись, воскликнул Владислав.

— На тебя. Спрашивали, раздражаешь ли ты меня. А ты меня тогда сильно раздражал. Вот и говорят, начни, мол, с него. Все одно ему жить бесполезно.

— Так и сказали?

— Да.

Перед внутренним взором Владислава Сергеева всплыло мрачное темное лицо давешнего сектанта. Как там его? Рамена, вот! Рамена-нулла! Не от имени ли Просвещенного Ангелайи действовали те типы в машине?

Свежеузнанные новости легли на душу тяжким грузом, целой грудой камней, один другого чернее. А потревоженная нить дрожала и колыхалась в студенистой пустоте, и кто знает, кого она пробудит там, на противоположном конце.

Ножик с изящным, поблескивающим лезвием лежал на столе, мерцал себе в свете керосинки.

— Нож тоже они дали?

— Они, — кивнул Белоспицын, — смотри, какие узоры.

И провел пальцем по вытравленным на металле черным колючим спиралям, до того изощренным и перепутанным, что с трудом воспринимались глазом. Нет, не ошибся Влад — вещица не просто дорогая, а очень дорогая.

Сосед смотрел на Владислава — не ненавидяще, как раньше, а с горячей надеждой. Что ни говори, а нервы у него были слабенькие, кидало из одной эмоции в другую. За окном бархатным океаном шевелился город, вздыхал в мягкой тьме, жил, несмотря ни на что.

— Вот что, — произнес, наконец, Влад, — не мы одни заподозрили неладное. Наверняка, таких много — город большой. Из тех, кого я знаю, есть один. Считает себя колдуном, а уж как на самом деле, не знаю. Впрочем, я сейчас вполне верю в то, что у него есть какие-то способности. В конце концов, он первый, кто обратил внимание на происходящее.

Александр кивнул, потеребил нож на столе — опасный подарок от неизвестных доброжелателей.

— Мы ему позвоним. Завтра. Ты все расскажешь. Можешь даже подробней, чем мне, а там уже решим, что будем делать. — Владислав помолчал, потом глянул в упор на Белоспицына. — А сейчас иди-ка к себе. Убивать меня ты, наверное, уже не будешь, а родители заждались.

В ответ — мотание головой. Белоспицын сразу погрустнел и, кажется, опять собрался пустить слезу.

— Не пойду.

— Почему? Поругался или, как и меня, попытался порешить?