Детская книга - Антония Байетт

Том почти не смотрел на Джулиана. Он ковырял палкой изгороди или останавливался, подняв руку, чтобы в тишине прислушаться к пению птиц и лесным шорохам. Джулиан знал, что не только не красив, но даже и не привлекателен. Он был маленький, худой и жилистый; с длинным, узким, подвижным ртом; слегка кривоногий, и ходил осторожно, сгорбившись, так не похоже на Тома, свободно населявшего все окружающее пространство. Поскольку Джулиан догадался, что нужно молчать, Том начал сам завязывать разговор. В основном про изгороди и канавы. Он указывал хорошие места для постановки силков. Он нашел орхидею и сказал, что она «очень редкая». Он обсуждал хорошие и плохие методы ведения низкоствольного порослевого хозяйства.

А ночью — они спали под открытым небом, расстелив одеяла и непромокаемую подстилку, — Том говорил о звездах. Он знал их все — и планеты, и созвездия. Яркая Венера, почти совпавшая с красным Марсом, и едва заметный на горизонте Меркурий. Голова Гидры, «вон, левее Большого Пса», прямо под Близнецами. Выпуклая убывающая луна.

О себе он не говорил. Он ни разу не сказал «я хочу» или «я надеюсь» и очень редко произносил «я думаю, что…». Он отстраненно пожалел об исчезновении отдельных видов хищников, уничтожаемых лесниками, — полевого луня, куницы, воронов. Он рассуждал вслух о том, почему ласки, горностаи и вороны оказались хитрее и живучее. Джулиан спросил:

— Может, ты хочешь стать натуралистом? Изучать зоологию, писать книги… или работать в Музее естественной истории.

— Не думаю, — ответил Том. — Я не люблю писать.

— Что же ты будешь делать? Чем бы ты хотел заниматься?

— Помнишь, на празднике Летней ночи нас спрашивали, кем мы хотим стать? А Флориан сказал, что хочет быть лисой и жить в норе.

— Ну?

— Ну и вот, я думаю, в этом что-то есть.

— Но раз уж ты не можешь стать лисой и жить в норе? — очень, очень небрежно спросил Джулиан.

— Не знаю, — ответил Том. Лицо его затуманилось. — Они все время ко мне пристают. Хотят, чтобы я пошел в Кембридж. Заставляют сдавать экзамены. И так далее.

— В Кембридже неплохо. Там очень красиво. И полно интересных людей.

— Тебе-то хорошо будет в Кембридже. Тебе люди нравятся.

— А тебе нет?

— Не знаю. Я просто не умею с ними обращаться.

Назавтра стало жарко. Они нашли реку, и Том сказал, что они будут купаться. Он сбросил рюкзак, разделся догола, аккуратно сложил одежду и положил поверх рюкзака. Потом вошел в волу сквозь прибрежные тростники. Джулиан сидел на берегу среди лютиков и смотрел, как зачарованный. Он подумал, что никогда не забудет этой картины: член Тома у волосатого бедра, когда Том нагнулся над стопкой одежды. Никогда не забудет очертаний этих бедер, раздвигающих буро-зеленую воду, которая вдруг стала глубже, так что Том погрузился и вынырнул снова, с водорослями, застрявшими, как конфетти, в густых волосах. Том был не только солнечный, но и загорелый. Везде, где солнце касалось этого тела, оно окрасило его красноватым загаром, на фоне которого проступали бледные волоски. V-образный узор на груди от расстегнутой рубашки, браслеты от закатанных рукавов на руках, градации золота — полосами, как у зебры — на икрах и бедрах.

— Давай же. Чего ты ждешь?

— Я на тебя смотрю.

— Нечего на меня смотреть. Зайди в воду, попробуй, какая она замечательная. Сверху горячая, а внизу холодная и липкая. Мне между пальцев ног набилась глина и мелкие рыбки. Иди же.

О, какое счастье было бы войти в него, думал Джулиан, раздеваясь и из осторожности приглаживая пальцами собственный член. Не верится, что он действительно почти ничего не знает, а похоже. Он должен бы быть ужасно скучным. И был бы, если бы не был так красив. Нет, это несправедливо, он дружелюбный, очень милый, что бы ни значило это бесполезное слово. Милый молодой человек. Но печальный, я чувствую, в глубине души он печален. Тем временем Джулиан сам заходил в воду — скрылись колени, потом смущавший его отросток. Том обрызгал Джулиана — издали, он всегда был так далеко — огромными радугами брызг, а потом поплыл вверх по течению, как форель.

— Я тебе покажу, где прячутся щуки, — сказал он. — Это так весело, ужасно весело.

— Да, — сказал Джулиан, стараясь получить хотя бы суррогатное удовольствие от воды. — Ужасно весело.

Когда они уже сидели на берегу и сохли, Том спросил:

— Какие твои любимые стихи?

— Тебе только одни? Я могу назвать десяток. Напрасно блеском хвалишься, светило. Сравню ли с летним днем твои черты. Ода греческой урне. Калибан о Сетебосе. А твои?

— Чем занимался великий Пан меж тростников у реки? Я могу сказать эти стихи наизусть. Я их очень часто про себя читаю.

— Скажи.

Чем занимался великий ПанМеж тростников у реки?Рушил древа и орал, горлопан,Брызги дробили копыта козьи,Лилии и тельца стрекозьиВзлетали вверх у реки…

И обрезал тростинку великий Пан(Слишком вымахала у реки!),Сердцевину вынул лесной мужлан,По всей длине из трубки наружной,И продырявил тростник безоружныйМногократно, воссев у реки.

«Так», — засмеялся великий Пан(Засмеялся он у реки),«Так приступлю, коли дар нам данМузыкой тешиться целым миром»,И, ртом припав к тростниковым дырам,Он с силой дунул на бреге реки…

Но зверь по природе великий Пан,Хохочущий у реки,Хоть людям дар песен от Пана дан:Истинный бог, он тем и велик.Что жалеет сорванный этот тростник,Которому век не шуршать у реки.[37]

21

В Пэрчейз-хаузе дела шли все хуже и хуже. У Фладда и раньше бывали перепады настроения — он то целыми днями яростно работал бок о бок с Филипом, то несколько дней подряд просиживал в кресле, рявкая на Филипа, если тот спрашивал его о чем-нибудь или просил денег, и изредка замечая Серафиту лишь для того, чтобы сказать ей колкость. После отъезда Имогены Фладд немедленно погрузился в черную депрессию: он сидел, уставившись на портрет Палисси, или горбился, обхватив голову руками, словно она болела. Когда период спячки закончился, Фладд не вернулся к работе, но начал стремительно, никого не предупреждая, уходить из дома на болотистые равнины, без шляпы и без куртки даже в ветреные, мокрые дни. В один особо мрачный день он смахнул на пол целый лоток только что глазурованных горшков, бормоча, что это безобразные выкидыши.

Это была неправда, и Филип почти разгневался оттого, что пропало даром столько хорошей работы. Но Филип был проницателен и понимал, что может себе позволить, а что нет — и точно знал, что не может позволить себе сердиться на мастера или презирать его.

Но он пожаловался Элси, что дела идут все хуже и хуже. Оба знали, что он имеет в виду. Элси сказала, что пыталась поговорить с миссис Фладд, но без толку. Миссис Фладд ответила, что у ее мужа много забот и трудный характер, и что Элси это уже и так знает.

Однажды Филип отправился на обычную одинокую прогулку в Дандженесс для сбора плавника, раковин и необычных камней. Стояла переменчивая, шквалистая погода, ослепительные пятна света на воде сменялись ударами ветра и обрывками облаков, затмевающими солнце. Вдруг Филип увидел Фладда — тот стоял у края воды, хлопал руками и неслышно орал на море. Филип решил сделать крюк побольше, надеясь, что хозяин его не заметит. Но тут увидел, что Фладд, в ботинках и вельветовых штанах, стоит в воде, которая уже дошла ему до щиколоток. Быстро идти по наклонной плоскости, усыпанной галькой, не так просто. Филип изменил направление и двинулся к Фладду. Галька скрипела и стонала под ногами. Фладд погрозил кулаком горизонту и сделал несколько шагов вперед, маша руками, как мельница. Вода уже дошла ему до бедер, руки задевали гребни пены. Филип еще никогда не заходил в воду с этого берега. Он знал, неведомо откуда, что дно идет под уклон, а потом, уже там, где глубже человеческого роста, резко обрывается вниз, в коварные течения. Он неуклюже побежал вниз, к горшечнику, который сделал еще два-три шага, скрежеща галькой, и зашел уже по пояс. Филип не умел плавать. Он стал прикидывать, что случится, если он бросится на Фладда и упадет в засасывающую воду. Он кое-как подобрался к тому месту, где стоял Фладд, и прокричал в ветер: «Пойдемте домой, сударь. Пойдемте, прошу вас!»

Несколько секунд они стояли так — старик качался в прибое, хлопая по воде огромными руками, а юноша лихорадочно соображал, как схватить его и не потерять равновесия, и в то же время продвигался вперед, следя, чтобы обе ноги твердо стояли на грунте.

— Бенедикт Фладд! — проорал он.

Фладд наконец обернулся, злобно распялив завешанный косматыми волосами рот и дернувшись всем торсом.