Узники ненависти: когнитивная основа гнева, враждебности и насилия - Аарон Бек

Кажется вероятным, что представления о гуманности и морали сдерживали развитие деструктивного отношения (к евреям), но по мере того, как нацистская пропаганда усиливала враждебное отношение к ним, отрицательный аспект амбивалентности усиливался, а защитный, гуманистический слабел. Негативные убеждения и представления постоянно подпитывались государством с помощью подстрекательских антисемитских лозунгов, новостей и пропагандистских плакатов. А когда национальные бедствия могли оказаться напрямую связанными с евреями, враждебное отношение к ним усугублялось.

Значительное количество и важное положение евреев в правительстве Советского Союза способствовало приравниванию еврейства к большевизму. Поскольку страхи, вызванные нацистской пропагандой, способствовали формированию стереотипов о евреях как о врагах – хотя большинство немецких евреев не были коммунистами, – эта пропаганда не только укрепила в массовом сознании ненавистный облик еврея-мироеда, но и указала на средство борьбы со злом: уничтожить их.

Поначалу только явное меньшинство среди населения Германии придерживалось идеи физического уничтожения евреев, но по мере того как искажения, распространяемые фанатиками, проникали в системы внутренних убеждений и сознание людей, которые изначально не были убежденными нацистами, страх перед евреями заложил основу для принятия стратегии геноцида. Вот эта последовательность событий усилила страхи, вызванные упомянутыми искажениями, а ненависть к евреям распространилась подобно панике в театре, когда кто-то вдруг закричал: «Пожар!»

Психика преступников

Образы добродетельного отца, играющего с детьми, и охранника лагеря, хладнокровно стреляющего в истощенного узника, кажутся несочетаемыми, что поднимает вопрос о том, как один и тот же человек может быть одновременно безжалостным убийцей и добрым родителем. Еще парадоксальнее выглядит врач, оказывающий помощь пациентам, а затем принимающий решение о том, кто еще поживет, а кого нужно отправить в газовую камеру.

Описания врачей-нацистов, сделанные психиатром Робертом Джеем Лифтоном, проливают свет на психологию преступников в общем и целом. Лифтон в своем исследовании, базирующемся на историях пяти нацистских врачей, предполагает, что дуализм ролей был возможен из-за психологического процесса компартментализации. И лагерный охранник, и врач могли ощущать разные «я», играя разные роли – явление, которое Лифтон называет «удвоением». Внешне явно противоречивые модели поведения объединяет одно: и в том, и в другом обличье есть уверенность, что творятся добрые дела, а их творцы – добропорядочные члены общества[197].

Врачи-нацисты были привержены и твердо верили в биомедицинскую модель, сочетающую достоверность научного знания и человечность медицины. Эта модель была интегрирована в нацистские расовые теории, считавшие «народ» священным органическим единством, которое, однако, восприимчиво к загрязнению чуждой кровью. Доктор из Аушвица, утверждавший, что он способствовал истреблению евреев в рамках принесенной клятвы Гиппократа, говорил: «Несомненно, я врач, и я хочу спасать жизни. Исходя из стремления к спасению человеческой жизни я удаляю гангренозный аппендикс из больного тела. Еврей и есть гангренозный аппендикс в теле человечества». Объединяющая разные роли тема – его вера в то, что он служит на благо человечества. «Режим убийцы» включал в себя биомедицинскую модель: «Восприятие коллективной болезни именно как болезни, ви́дение того, какими лекарствами эту болезнь следует лечить, мотивация для изобретения, производства и применения этих лекарств»[198]. Врач-нацист переключался из «режима доктора» в «режим убийцы» в зависимости от обстоятельств, которые активировали соответствующий «отдел» его личности. «Режим врача» и связанные с ним убеждения, мотивы и процедуры активировались, когда индивидуум переступал порог врачебного кабинета, а «режим убийцы» – когда он оказывался на территории лагеря смерти.

Популярный в настоящее время взгляд на личность преступника имеет корни в замечании Ханны Арендт о «банальности зла». Рассматривая Адольфа Эйхмана как прототип любого политического убийцы, Арендт предположила, что вовлеченные в процесс геноцида бюрократы и технократы были самыми обычными людьми, детьми своего времени. Оказавшись на их месте и выполняя те же роли, практически любой человек, вероятно, точно так же следовал бы аналогичным приказам[199]. Но даже если этот психологический императив – убивать евреев (то есть искоренять зло) – был активирован и задействован, как удалось преодолеть обычные моральные ограничения, угрызения совести и отбросить сочувствие к невинным, беспомощным людям?

Хотя исчерпывающий ответ на этот вопрос, вероятно, никогда не будет получен, понятно, что реализации плана убийства способствовали многие факторы. Очень сильным было стремление отомстить за предполагаемую предательскую роль евреев в поражении Германии в Первой мировой войне, послевоенных попытках коммунистических революций как в Германии, так и в других странах, а также экономических бедствиях. Превалирующий стереотип о евреях как работающих рука об руку с иностранными силами, чтобы развалить немецкое общество, оказал серьезную поддержку нацистской пропаганде. Истребив евреев, нацисты могли консолидировать власть и показать всем ее мощь. Условия военного времени, ситуация «или умереть, или выжить», характерная для Второй мировой войны, – все это дало им ордер на осуществление геноцида[200].

Пытаясь понять, что творилось в головах нацистских преступников, важно не забывать, что не все немцы и австрийцы разделяли образ евреев, навязанный нацистами, и приветствовали пресловутый план «окончательного решения еврейского вопроса»[201]. Хотя очень удобно сваливать в одну кучу всех немцев, всех американцев, всех британцев – будто у всех людей любой нации наличествует одинаковая система внутренних убеждений, – нужно всегда помнить, что в целом в любом обществе часто наблюдаются значительные различия между отдельными его членами, даже при диктатуре. В догитлеровской Германии спектр общественных настроений простирался от крайнего антисемитизма националистических правых партий до филосемитизма либеральных левых.

Статистический разброс настроений в общественном мнении можно представить в виде графика, аналогичного известной колоколообразной (гауссовой) кривой. Преобладающему мнению соответствует наибольшая плотность статистического распределения около центра и пика кривой, а ее края (или «хвосты») отражают менее популярные взгляды: либо, предположительно, фанатичных убийц – с одной стороны, либо более доброжелательно настроенных – с другой. Хотя статистические данные о распространенности того или иного отношения к евреям и убеждений о них во время Второй мировой войны в Германии и Австрии отсутствуют, кажется вероятным, что общественное мнение оказалось сильно сдвинуто в более негативную сторону. Судя по активному участию значительной части населения Германии в деятельности, связанной с геноцидом, можно сделать вывод, что антиеврейские убеждения стали более радикальными и приобрели больший накал. Тем не менее, исходя из впоследствии документально зафиксированного факта, что не менее пятидесяти тысяч человек деятельно спасали еврейские жизни, очевидно, что значительное число немцев либо не одобряли, либо активно выступали против политики геноцида[202].

Образ фюрера

Лидеры озлобленного большинства или борющегося за свои права меньшинства часто харизматичны и способны вдохновлять последователей, а также привлекать на свою сторону новых людей – речами или даже простым присутствием. Последователи считают не только свою группу превосходящей остальных, но и своего лидера – величайшим человеком. Такая идеализация значительно поднимает самооценку и ощущение силы у членов группы. Величественный образ лидера