Пылающий Эдем - Белва Плейн

Фрэнсис снова лег. Он страшно устал. Выносить такое нравственное напряжение – нет сил! Лучше весь день проработать в поле! Да, неспокойная ночь – он вспомнил рассказы о восстаниях – кровавая ночь, ночь мести! Нет, утешал он себя, в двадцатом веке такого быть не может! Сама мысль об этом абсурдна. Век Гитлера и Сталина…?

Его разбудили какие-то шелестящие звуки. В другом конце комнаты при свете лампы Лионель читал газету. Он шевелил губами, внимательно просматривая газету, как обычно делают люди, не привыкшие к чтению.

– Привет. Ты давно здесь? – спросил Фрэнсис.

– Да нет, всего несколько минут. Еле добрался. Кругом посты. Губернатор ввел военное положение. Город наводнен бесчинствующими пьяными молодчиками, напуганными торговцами, землевладельцами, которые хотят пересидеть в городе, только бы не оставаться одним в своих имениях. Гостиница Кейда переполнена. Как Марджори?

– Пока ничего нового. Может быть, будут делать кесарево сечение. Как здорово, что ты здесь, Лионель!

– Все нормально. Все-таки мы – одна семья. Помимо всего прочего, мне нравится Марджори.

– И ты ей тоже.

Не ожидал я, что способен так хорошо скрывать свои чувства, подумал Фрэнсис. Он чувствовал себя хитрым, коварным. Вот здесь перед ним сидит этот добродушный непутевый человек, а он вынужден скрывать приступы дикой ревности, что этот человек жил с Кэт, «обладал» ею. Старый, архаичный, но очень экспрессивный глагол. Имел, обладал ее плотью!

Он почувствовал насмешливый взгляд Лионеля.

– Чертовски тяжело тебе, Фрэнсис. Могу я быть откровенен с тобой?

– Да, конечно.

– Мне все известно о тебе и Кэт. Не спрашивай, откуда. Мир полон слухов.

– Я и не собираюсь спрашивать.

– Именно это я имел в виду, когда говорил, что тебе тяжело.

– Да, – словно со стороны Фрэнсис слышал свой бесстрастный голос. Типичный англичанин, каким его принято изображать на сцене, подумал Фрэнсис. Не знаешь, что говорить.

– Если бы ее ты увидел тогда, а не… – начал Лионель и замолчал.

А не Марджори. О, если бы только…! Но может быть, ничего бы и не изменилось. Он был тогда так молод, неопытен и испытывал такой благоговейный трепет перед красотой! Теперь он не тот, что прежде. Романтическое увлечение, влюбленность были так непродолжительны и прошли так же быстро и незаметно, как одно время года сменяется другим где-нибудь на севере.

– Вы были бы прекрасной парой, – заключил Лионель; он механически вертел в руках нож. – Что ты собираешься, делать?

– О Боже! – вздохнул Фрэнсис. – У нас теперь ребенок.

Лионель кивнул.

– Да, конечно, и ты не хочешь погубить жизнь Марджори. Ты можешь оставить все, как есть. Правда? Семья в Элевтере и уютное гнездышко в городе. Все так живут.

Кэт уже предлагала ему это. Лучше, чем ничего, сказала она. Но она заслуживает большего! И он сказал это:

– Кэт заслуживает большего. Да и Марджори тоже. Лионель улыбнулся. У него была добрая, приветливая улыбка.

– Да, старина, ты связан по рукам и ногам нравственными обязательствами. Искренне сочувствую тебе. Ты принимаешь все слишком близко к сердцу и ничего не можешь поделать с этим.

– Наверное, не могу.

– Оба мы знаем, что я совсем не такой, погрубей, пожестче. Я не воспринимаю все так, как ты. Ты страдаешь, а я нет. По-моему, ты немного тронутый. Но ты мне нравишься, несмотря ни на что. Поверь мне, тебе было бы проще жить, если бы ты поменьше думал о других, а побольше – о себе.

– Может быть, ты и прав.

Слова, слова! Каждый такой, какой он есть. Себя не переделаешь: Фрэнсис не смог бы вести себя так, как Лионель, и наоборот. Но сегодня утром он подумал и позаботился в первую очередь о себе? А может быть, и не о себе. Он отдавал эти дерзкие приказания убрать и вывезти урожай вовсе не потому, что думал о своем благополучии, он думал о благополучии ребенка, деньгах, достатке, надежном будущем своего ребенка. Это уже было нечто иное, чем думать только о себе, хотя ребенок еще и не появился на свет.

Лионель принялся опять за чтение газеты. А Фрэнсис сидел, вздрагивая при каждом звуке, стараясь уловить тот важный для него долгожданный звук, но в коридоре раздавались лишь звуки шагов. Он рассматривал «высокохудожественные» фотографии на стене: лошади, по колено в высокой траве – он вспомнил Кэт; колонны веранды, тень на лужайке, совсем как в Элевтере; темнокожие дети на школьном дворе, как в Галли, где он впервые встретил Патрика…

Выключили свет.

– Наверное, отключили электростанцию. А до этого – телефон, ты знаешь, – заметил Лионель.

Вошла сестра. Она принесла масляные лампы.

– По всей округе, – пожары, – сообщила она. – Вернулся наш рабочий; он рассказал, что они напали на радиостанцию, забросали ее камнями, бутылками, выбили все стекла, поломали всю аппаратуру.

Они не посмеют напасть на Элевтеру! – подумал Фрэнсис. Они не громят личные владения. Да и потом, это так далеко от дороги. Вслух он сказал:

– У меня были неприятности сегодня утром, – он рассказал Лионелю, что произошло. – Как жаль, что телефон не работает – я бы позвонил и узнал, собрали ли они урожай.

Лионель покачал головой.

– Ну что, получил! Да я и не виню тебя. Проклятые радикалы! А как же твой распрекрасный дружок Патрик, ты порвал с ним?

– Не знаю. Я был зол, как собака, но сейчас я немного поостыл. Вероятно, он ничего не мог сделать, но я все же думаю, он мог бы и постараться…

– Ты как всегда в своем репертуаре: всех оправдываешь! Да уж, этот Курсон явно не на твоей стороне. Между прочим, мне сказали, что сегодня днем Курсон выступил с очень подстрекательской речью. Он призывал толпу к погромам и поджогам.

Фрэнсис покачал головой:

– Нет, невозможно. В это я не поверю. Лионель пожал плечами.

– Тебе вовсе не обязательно оставаться здесь, – тактично заметил Фрэнсис. – Я уж как-нибудь сам.

– Здесь безопаснее. На улицу и носа не высунешь! Да и куда я пойду? Отель и клуб переполнены.

Так и сидели они в ожидании: один спал, откинувшись на спинку стула, другой не мог сомкнуть глаз. Как медленно тянется время! Эти ползущие по циферблату стрелки сводят с ума! Бесконечная ночь. Слабо мерцала масляная лампа. Застывшая, непредсказуемая тишина; не знаешь, чего ждать: стрельбы, выбитых стекол, дверей. А может быть, за дверями операционной, отделяемой коридором, происходит что-то ужасное, трагичное…

Последний час ночи, еще темно, но рассвет уже близок. Вошел доктор. Вид у него был усталый, но довольный: он пришел с радостной вестью.

– Естественные роды. Тяжелые, но, слава Богу, все обошлось. Вы можете посмотреть на мать и младенца.

Еще не отойдя от наркоза, Марджори улыбалась; на лице ее было выражение умиротворенности, несмотря на боль и страдание. Волосы на висках вьются – так бывало всегда, когда они были влажные. Наверное, рождение ребенка далось ей с болью и потом.