Другая жизнь - Джоди Чапмен

Я сделал глоток чая и обжег губу.

– Она предлагала, но я сказал ей не беспокоиться. Не каждый же день уезжаешь в Южную Америку на три месяца. Да и потом, чем она тут мне поможет?

Объяснение показалось Стелле исчерпывающим.

– Лора – славная девочка, – заметила она.

– Да, согласен.

Стелла окинула взглядом кухню.

– Ну и что нам со всем этим делать? По мешкам и на свалку, наверное. Ничего ценного тут нет.

Кухня была завалена пластиковыми контейнерами и жестянками из-под печенья. Послевоенное поколение любит хранить все, что может принести хоть какую-то пользу, – на случай, если однажды наступит такой день, когда пригодятся разом десять фонариков. Деревянный кухонный буфет ломился от всякой всячины наряду с дешевыми чашками и тарелками из супермаркета. Как и сказала тетя, ничего ценного тут и впрямь не осталось. Изысканную фарфоровую посуду всю побили.

– А с мамиными вещами что сделали? – спросил я. – Меня всегда мучил этот вопрос.

Стелла опустила ложечку в сахарницу, а потом размешала ею чай.

– Я сложила все в коробки и сказала твоему отцу, что отвезу вещи в благотворительный магазин, но он настоял, чтобы я оставила их дома. У меня самой тогда в голове все перепуталось. Может, сегодня я поступила бы иначе, оставила бы все на своих местах. Но тогда время было другое. Никто таких вопросов и не обсуждал. Ты его никогда не спрашивал, куда делись вещи?

– Сэл однажды спросил. Кончилось это плохо.

Мы глотнули чаю, и Стелла, немного помолчав, спросила:

– А отец тебе рассказывал о дедушке?

– О дедушке?

– О нашем папе, который никогда не знал своего отца. Мы думаем, он родился от мужчины, у которого бабушка работала прислугой, а может, от его сына. Ходили разные слухи. Но в те времена такие вещи считались очень постыдными. Наверняка мы знаем лишь то, что ее вышвырнули с работы, когда узнали, что она беременна. – Стелла налила себе еще чаю из чайника. Потом положила ложечку сахара, подумала немного и добавила еще две. – Он в своей матушке души не чаял. Она умерла от туберкулеза, когда ему исполнилось десять лет, и на поминках родственникам предложили взять его к себе. Но никто не согласился. В итоге его отправили в приют, но я часто думаю о том, каково ему было сидеть в той комнате, полной родственников, и слышать их молчание. Бедный мальчик. Это ведь очень важно – чтобы в семье тебя любили.

Я уставился в свою чашку.

– Я ничего этого не знал.

– Нам мама об этом рассказала в слезах на исходе тревожной ночи, когда твой папа заявился домой после комендантского часа. Кто знает, о каких подробностях она умолчала.

– А папа ссорился с дедушкой? – спросил я, теребя заусенцы.

– Когда живешь в любви, а потом ее у тебя отнимают, да еще так внезапно… Разве можно остаться прежним? – Взгляд тети замер на скатерти – мыслями она была далеко, заново переживая события сорокалетней давности.

Я слышал медленное, уверенное тиканье часов на стене.

Стелла отодвинула чашку.

– Я это все к чему: такие вещи не проходят бесследно.

Мне вспомнился дедушка в этой его шляпе с пером и дубленке из овчины. Как он трепал нас за щеки и вручал нам потрепанные пятифунтовые банкноты, провожая домой после очередного приезда. А вот папа знал его совсем другим.

После нас остаются следы, которые глубоко впечатываются в души наших потомков; остаются осколки изысканного фарфора на полу, которые кому-то придется собирать.

Три дня спустя

Я вернулся на работу на следующей неделе. Начальник предложил взять двухнедельный отпуск в связи со смертью близкого родственника, но я не видел в этом особого смысла. Я все равно провел бы его в трусах за видеоиграми, рухнул бы в бездонную яму.

Лора еще не вернулась. Она прислала мне письмо, в котором рассказала, что их экспедиционная группа планирует поход на Мачу-Пикчу. А в Рио царит полное безумие. Ей пришлось чуть ли не целую вечность выгадывать момент, чтобы сделать снимок не на фоне толпы модных блогеров. В ответ я написал, до чего же иронично, что поток паломников в эти места растет, но при этом из-за скопищ людей весь духовный опыт сходит на нет. Получается, нам куда важнее не увидеть мир, а показать ему себя. Она ничего не ответила.

Через несколько недель после моего возвращения на работу я как-то утром вышел на улицу покурить. Кроме меня курильщиков во всем здании не много. Есть еще несколько – все они по большей части далеко не молоды, в том возрасте, когда уже не хочется перемен. Когда половина жизни остается позади, начинаешь свыкаться с причиненным ущербом.

Умом я понимал, что надо бы бросить. Когда-нибудь. Но запретный плод сладок, и у меня вошло в привычку уединяться в переулке неподалеку, чтобы только не пересекаться с коллегами с их латте на овсяном молоке и веганскими сосисками в тесте.

Но в то утро, распахнув дверь, я нос к носу столкнулся с Анной.

Увидев меня, она судорожно вздохнула:

– Какого еще…

Я поднес сигарету к губам.

– Я и не знала, что ты тут работаешь, – сказала она, окинув взглядом здание, возвышавшееся за моей спиной. Но это, само собой, было ложью – место работы указано во всех моих профилях в соцсетях.

– Ты какими судьбами в городе?

– А у меня тут встреча буквально за углом, – сказала она, беспокойно постукивая ногой. – С одним режиссером. Он запускает новое шоу, и ему нужен художник-декоратор.

– О, здорово, – оживился я. – Прости, что не ответил на твое сообщение, кстати.

Она покачала головой и опустила взгляд на свои туфли.

– Я просто хотела, чтобы ты знал, что я о тебе думаю. Твой папа был очень мил со мной в ту нашу встречу.

Я не стал спрашивать, откуда она обо всем узнала, но предположил, что сообщения, которые писали мне, появились и у нее в ленте. Таков уж он, побочный продукт социальных сетей, – отныне вести, которые нам хотелось бы забыть, попадают к тем, кого нам хотелось бы помнить.

Я выпустил облачко дыма, и оно взвилось над нашими головами. Мы улыбнулись друг другу.

– А когда у тебя кончается рабочий день? – спросила она. – Помнишь, мы хотели как-нибудь выпить вместе?

Я вспомнил порцию лазаньи на одного, лежащую в холодильнике у меня дома, и всмотрелся в лицо Анны. Лицо, которое я так хорошо знал и все же никак не мог представить, когда мы были врозь. А вдруг именно сегодня все изменится?