Лабиринт розы - Титания Харди

Уловив намек, Грейс обрадованно ответила на улыбку:

— Все-таки утешительно видеть в тебе хоть что-то живое. По рассказам Люси у меня сложилось о тебе представление как о человеке, который справляется с трудностями, не моргнув глазом, и способен найти брод в раскаленной лаве.

Комплимент не получился: Алекс с тревогой поднял на нее глаза.

— Я похож на такого человека? — Он немного поколебался, потом улыбнулся. — После того как развалился мой брак, Грейс, я впал в ступор. До поры до времени я почему-то ничего не замечал, хотя должен был. Бедная Анна меня практически не видела дома, а приходил я уже полностью выпотрошенным. Она работала на дому для книжного издательства, не общаясь ни с кем, кроме нашего малыша, а я каждый день пропадал в больнице по тринадцать и больше часов. Перед тем как родился Макс, я исполнял обязанности старшего дежурного врача в отделении неотложной помощи; моим тогдашним стремлением было получить нормальную должность и стать специалистом-ординатором. Я подался в иммунологию, но там занятость еще больше возросла плюс приходилось выполнять домашние задания, а по истечении пяти лет выдержать очень трудный экзамен по патологии. Теперь-то я понимаю, что Анна чувствовала себя брошенной. Даже сейчас у меня выдаются напряженные дни, но тогда и вовсе не намечалось никакого просвета. Думаю, из-за тяги к медицине она считала меня эгоистом или даже одержимым; наверное, я такой и есть. В конце концов она поставила вопрос ребром, и я не могу ее за это упрекать. Но и спустя очень долгое время я даже не помышлял о близких отношениях с другой женщиной.

Грейс с сомнением закатила глаза, и Алекс засмеялся:

— Ладно-ладно, не такой уж я монах, но в серьезные романы я не ввязывался, мне было все время некогда. Дел всегда хватало: постоянно находился кто-нибудь, кому было в сто раз хуже, чем мне. Когда еще не родился Макс, я сам вызывался дежурить в выходные на подмене. Трансплантационная медицина — это настоящий курс по практической философии; твои собственные проблемы меркнут перед борьбой твоих пациентов за каждый новый день, неделю, за то, чтобы орган прижился… На их фоне погружение в личные переживания выглядит как черствость, и приходится все время откладывать их на потом. Или пытаться отложить. Но Уилла одурачить было непросто.

Он взглянул Грейс прямо в глаза. Она внимательно слушала, не торопя его, и Алекс сам ответил на ее невысказанный вопрос:

— Да, мне его страшно не хватает. Наши жизни неуловимо пронизывали одна другую.

Грейс легко тронула Алекса за плечо — теперь ей стало понятно промедление в его отношениях с Люси. Какие бы нравственные проблемы перед ними ни стояли, Алекс каждую принимал близко к сердцу, и, возможно, оба они не вполне отдавали себе в этом отчет.

— Саймону тоже не хватает Уилла. Иногда пары кружек пива достаточно, чтобы он пустился в воспоминания. Сдается мне, Уилл умел здорово влиять на людей.

Алекс кивнул.

— Положи мне ложку карри и расскажи лучше о Шартре.

Грейс поняла, что Алекс пока не готов к дальнейшим откровениям, и как ни в чем не бывало подхватила:

— Речь не только о Шартре, но начнем хотя бы с него. В тот вечер, когда мы гостили у твоего отца, меня зацепило не меньше Люси и Саймона. Я потратила не один час на изучение истории собора — той, что толком не освещена ни в одном из обычных путеводителей. У меня возникла мысль, что у твоей мамы были какие-то свои соображения. Настоящий историк всегда проверяет источник информации, но точные данные об этом месте весьма отрывочны из-за давности начала его обживания — примерно пятисотый год новой эры, — поэтому мы можем опираться лишь на предположения. Однако ранние письменные источники утверждают, что там находилось святилище карнутов — одного из галльских племен. Друиды соорудили в том месте пещеру, посвященную дохристианской деве-богине, которая, по их верованиям, должна произвести на свет сына. Все это — прямое наследие культа Исиды и Иштар. Возможно, это были те самые друиды, о которых писал Юлий Цезарь; его упоминание о тех краях как о Virgini Patriae[109] получило широкую известность. Кстати, это объясняет, каким образом кельты могли перенять известный христианский сюжет. Дольмен, найденный в подземном гроте, воздвигнут задолго до появления там друидов.

— Когда же?

— Примерно в двухтысячном году до нашей эры.

Грейс встала, чтобы показать Алексу путеводитель по собору, привезенный Люси. В книжечке было множество закладок из бумажных полосок, но Грейс открыла ее на странице с изображением Мадонны с Младенцем.

— Нынешняя статуя Девы Марии с Иисусом воздвигнута на месте прежней, разрушенной в шестнадцатом веке. Есть мнения, что замена произошла еще в двенадцатом веке, но предыдущим объектом поклонения вполне могла быть черная Мадонна, которой поклонялись друиды, — выточенная, скорее всего, из эбенового дерева. Во Франции найдено множество свидетельств подобного культа.

Алекс внимательнее вгляделся в иллюстрацию:

— То есть христианская церковь утверждала себя на базе уже существующего и весьма распространенного обожествления женщины?

— Вот именно. Нам не хватает сведений о периоде, предшествующем друидам, зато мы можем убедиться воочию, что расположение Шартрского собора удивительным образом напоминает Стоунхендж: собор практически безупречно ориентирован на лучи восхода в летнее солнцестояние. В этом он отличается от всех других христианских церквей, ориентированных на восток. К тому же в Шартрском соборе две оси, как и в Стоунхендже, где Пяточный камень и углубления от монолитов вдоль Аллеи отмечают наступление самого длинного дня солнечного календаря и указывают разницу между солнечным и лунным календарем. Это математическое уравнение, названное «коммой Пифагора»…

— Да-да, — с энтузиазмом перебил ее Алекс, — между солнечным и лунным циклами есть зазор! И если в архитектуре соединены две небесные оси, то число «тридцать четыре» обязательно должно находиться в некой ключевой точке здания, недаром считается, что там проходит мировая ось — axis mundi.

— Я об этом не знала, Алекс, — покосилась на него Грейс, — но в Шартрском соборе эта «комма» точно присутствует. Он немного наклонен — это хорошо видно со стороны западного портала, если встать лицом к востоку. — Она открыла в путеводителе план строения. — Здесь не так заметно, но длинная и короткая оси немного искривлены, отчего в трансепте возникает небольшой «перекрут». Так сделано нарочно, потому что все остальные пропорции соблюдены в точности.

— Получается слияние мужского и женского периодов?

— Неплохо придумано, правда? Шпили над западным фасадом различаются и по высоте, и по стилю. Это озадачивает, но только до тех пор, пока не обратишь внимание на то, что на одном из них флюгер с изображением солнца, а на другом…

— Луны, — поспешил вставить Алекс, отодвигая тарелку. — Маму все это, вероятно, чрезвычайно интересовало. Сама она отождествляла себя с луной. Этот собор был задуман как зримое сосуществование мужской и женской энергетик.

— Интересное решение — союз мужского и женского ритмов. Он описан под названием «эффекта вибрато». А чтобы подчеркнуть важность роли света, крошечное отверстие в стене, метко прозванное «окном святого Аполлинария», направляет солнечный луч точно на шляпку гвоздя в каменном полу ровно в полдень двадцать первого июня!

— Как в Стоунхендже!

Грейс многозначительно кивнула:

— Но разумеется, в официальных путеводителях такой фотографии не найдешь — здесь даже не упоминается об этом явлении! Оно, как и сам собор, только придало бы особое значение смене культов и вероисповеданий на протяжении столетий.

Алекс оторвал себе кусок наанского хлеба, но забыл положить его в рот.

— Сегодня я обедал с Амалем — это хирург, который оперировал Люси.

Грейс кивнула, услышав знакомое имя.

— Это настоящий человек эпохи Возрождения: говорит на семи языках, увлечен искусством, создает врачам доброе имя, и вообще он — настоящий посланец гуманизма. Мы говорили о Шартрском соборе, и Амаль рассказал мне о суфиях. Ты когда-нибудь слышала о них?

— Кажется, это мистическая мусульманская секта?

Алекс кивнул и изложил ей точку зрения Амаля: дескать, после успеха Первого крестового похода некоторые крестоносцы остались на завоеванных ими землях и впоследствии прониклись красотой местной архитектуры и идеями ислама, а также духовными ценностями суфиев. От евреев и мусульман, выживших в Иерусалиме после резни, эти христиане переняли глубинную мудрость и некие сокровенные знания, но более всего их пленили предания, связанные с мечетью Акса на Харам-эль-Шариф, а ее величие произвело на них неизгладимое впечатление. Она стояла на пресловутой Храмовой горе, с которой Мухаммед, по легенде, мистическим образом вознесся в ночное небо. В противовес воздвигнутой Константином[110] неуклюжей церкви Гроба Господня, мечеть казалась воплощением красоты и духовности. Суфии учили крестоносцев, что стрельчатая форма арки устремляет энергию духа к небесам, тогда как римский ее вариант направляет силу обратно в землю.