Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

– Умеешь, чего тут не уметь, – скептически подтвердил Бломберг. – Писать – это легко. Книжку написать – легче легкого. А издать – вообще плевое дело. Особенно сразу и за большие деньги. Вон они, на каждом заборе объявления от издательств: «Требуются авторы, заплатим сразу и много».

– Издеваешься? – спросил Саша.

– Нет. Плачу над твоей нелегкой судьбой.

– А ты не плачь.

– Я попробую, – пообещал Бломберг.

Саша покосился на него. Отхлебнул пива. Мишка немедленно сделал то же самое.

Мишка Бломберг… Старый соратник еще по предыдущей редакции. Щуплый, ехидный и всегда взъерошенный, как распетушившийся воробей. Его голубые глаза были яркими и умными. Впрочем, периодически стекленели. Года три назад Бломберг попал под машину по пьянке и с тех пор хромал и ходил с палочкой. С первого числа каждого месяца Мишка бросал пить, но длилось это не долго. Приблизительно до второго-третьего числа.

В редакции его не слишком жаловали, но печатали охотно. Его колонка остроумного трепа обо всем сразу пользовалась неизменным успехом, хотя платили ему, пожалуй, меньше всех корреспондентов. В качестве своего рода двойки по поведению. Гаврилов часто грозился его показательно уволить. Но все знали, что этого никогда не случится – оставит, как обычно, без зарплаты на одних гонорарах и успокоится. У Мишки с главным были особые отношения, когда-то они вместе начинали в одной редакции, ныне не существующей.

Мишка… Можно сказать, старый друг. А можно?

– Нет, правда, на что жить-то будешь? Или ты все-таки договорился с другим изданием? А сколько тебе там обещали? – допытывался Бломберг.

– Какой ты, Мишка, сегодня нудный… – сказал Саша.

– Ну ладно, кончай! Мне-то можешь сказать? Не постороннему же человеку! – не отставал Бломберг.

– Ни с кем я не договаривался… Слушай, Бломберг, тебе сколько лет?

– Тридцать шесть. А что?

– Какое совпадение, мне – тридцать пять. И чем мы с тобой занимаемся? Пишем всякую фигню за кусок хлеба? Самих ведь воротит…

Бломберг отхлебнул пива.

– Ага. Понятно. Так бы сразу и говорил, – сказал он. – А то развез тут: Ващера, другой мир, третья страна, четвертое измерение… Сказал бы сразу – я бы понял.

– Чего бы ты понял?

– Что обрыдло тебе все подряд. Бывает. Мне тоже обрыдло. Но я, видишь, держусь пока. Не допускаю творческие кризисы до их летального исхода.

– Творческие кризисы? А при чем тут творчество?

– Повторим по пиву?

– А то!

Они взяли еще по кружке.

Объяснить? А как объяснить?

Тем не менее Саша попытался. Попробовал, как мог, передать Мишке слова Иннокентия про черное и белое, про то, что ты должен быть или на черной стороне, или на белой, и уж в этом, по крайней мере, в тридцать пять тире тридцать шесть лет отдавать себе отчет, на какой стороне ты находишься.

Непонятно? Хорошо, по-другому. Выбор, Мишка, это вопрос выбора. На какой ты стороне – нужно выбрать. Потому что если ты сам не сделаешь выбора, обстоятельства сделают его за тебя. И нет уверенности, что тебя этот выбор порадует…

Опять непонятно? Хорошо. Что такое «желтая» пресса, как не черная сторона? Потому что она разрушает, Мишка. Приучает к пошлятине. Разлагает не только сознание окружающих, массового читателя, как говорит Гаврилов. Тех, кто здесь работает, она разрушает в первую очередь. Сам видишь, Мишка, – вокруг одни алкоголики, плюнь наугад – попадешь в алкоголика, который когда-то подавал надежды, а теперь подает главному нудные докладные и не менее скучные тексты в номер… А почему? Выбор, Мишка, это все – вопрос выбора. Или – ты, или – за тебя…

В ответ Бломберг глубокомысленно хмурил брови, задумчиво хлебал пиво и подтверждал, что про выбор – это умно. Если не сказать – заумно. Но ты, мол, Санек, другое послушай. Про Гаврилова. Мол, после твоего исторического заявления об уходе, Санек, главный вызвал его к себе и долго допытывался, куда это Кукоров собрался уходить? Интересно, в какое издание? Ты, мол, знаешь, Санек, как он ревностно относится к другим изданиям. Задевают они его за живое, этого факта не утаишь. Так что если другого издания нет, то поезд еще не ушел. Ну психанул – бывает, с кем не бывает, заявление всегда можно забрать назад. Гаврилов об этом намекал, кстати, он, в общем, мужик нормальный, понимающий. Идиот, конечно, но они, главные редактора, – все идиоты, их должность обязывает, лучше все равно не найдешь…

Ну как ему объяснить? Не понимает… Все дело в том, что даже дорогой друг Мишка Бломберг по-настоящему его не понимает. Хотя, казалось Саше, должен понять. Он – должен. Или за его язвительным остроумием признаков ума уже не осталось? Пропил свои мозги друг Мишка, сместил приоритеты окончательно и бесповоротно, как сказал бы Иннокентий. Признаться, подобная мысль раньше в голову не приходила…

Вот и поговорили…

В баре тем временем начинал появляться народ. Спустился выпить водки редактор отдела информации Пинюков, прибежал съесть пару сосисок Мануйлин, но в конце концов решил тоже выпить водки с Пинюковым. Кто б сомневался… Несчастные, в сущности, люди, вынужденные всю жизнь писать о тех, кто во много раз успешнее или хотя бы богаче… Саша знал: Володька Пинюков уже много лет копит деньги на квартиру и никак не успевает за поднимающимися ценами…

Потом две барышни из отдела рекламы расположились у стойки за кружками с пивом и солеными семечками. Их имен Саша никогда не старался запомнить, в рекламе слишком часто менялись менеджеры. Бармен Вадик выпил с дамами за компнию, и на его широком, как луна, лице, уже проступало предварительное подобие улыбки. Как обычно. Вечер начинается и грозит перерасти в ночь…

Саша вдруг поймал себя на том, что наблюдает за всеми отстраненно, словно из-за стеклянной стены. Они – здесь, а он – уже там. Где? Да где угодно, лишь бы не здесь…

Отряд не заметит потери бойца? Не заметит, конечно. И даже не обратит внимания. Сомкнет ряды и будет все так же шлепать строем по своему гнилому болоту, красиво именуемому «желтой» прессой. В отличие от другой прессы, которая не «желтая», а всего лишь с желтизной. – Жалко, что Мишка так ничего и не понял…

– Ладно, пойду я, – Саша поднялся.

– Как, уже?

– Мне пора.

– Куда это на ночь глядя? А нажираться за вас кто будет, поручик? Пушкин с Кукушкиным?

– Кто-нибудь – обязательно, – пообещал Саша.

– Пиво бы хоть допил, гений, – ехидно сказал Бломберг.

– Можешь сам допить, я разрешаю, – не менее ехидно ответил Саша.

Вот и поговорили…

Отряд все таки заметит потерю бойца и с удовольствием потопает по его телу, чтоб не пачкать сапог.

Да, осень…

Тучи, хмарь, слякоть, дожди, унылые, как плач по покойнику…