"Нантская история" - Константин Соловьёв

— И вы готовы за них поручиться?

— Я капитан стражи, святой отец, и не моему слову заверять достойность благородных рыцарей, и их верность престолу.

Ламберт отчеканил это так, что каждое слово казалось грозно звенящим звеном боевого кистеня. Но отец Гидеон определенно был не из тех, кого легко напугать, по крайней мере, на словах.

— Я не собираюсь оспаривать их верность престолу, капитан, в этом вопросе я вполне полагаюсь на мнение Его Сиятельства. Но вот благородство… Даже во времена старого Императора-отца звание рыцаря, боюсь, утратило свой почтенный ореол, что уж говорить о нынешних. Сейчас рыцарь — скорее, боевая машина, подходящим образом натасканная и откалиброванная, но уж точно не образец добродетельности и достоинства.

— Уличные слухи, святой отец, и только. Не далее, как вчера мне рассказали, что на улице Гнилой Веревки ждут вечером явления нового мессии, а микробиологи из Квартала Ремесленников клянутся, что кто-то распылил над городом новое бактериологическое оружие и теперь распевают гимны на латыни в предчувствии конца света.

— Улицы — это полноводные реки, в них течет то, что вы туда сольете.

— Тогда в основном туда сливают мочу, испорченное пиво, фабричные отходы и отработанное масло… — пробормотала я, но эти двое уже успели сцепиться между собой.

— Болтовня, — отмахнулся Ламберт, — Чернь всегда порочит тех, кто выше ее по положению, это одно из немногих ее развлечений. Если Церковь когда-нибудь изобретет аппарат чтобы общаться с насекомыми, уверяю, навозная муха заверит вас в том, что весь мир состоит из помоев и содержимого ночных горшков.

— Мне нет нужды использовать слухи.

— Вот как? Используете тайну исповеди в собственных целях?

Этот выпад заставил рассердиться уже отца Гидеона.

— Тайна исповеди свята! И мне нет нужды нарушать запрет, имея пару ушей и голову между ними. Хотите примеров? — спросил он голосом, в котором тоже слышались отзвуки оружейной стали, — Для каждого из смертных грехов у меня найдется имя, а часто и не одно!

— Извольте.

— Тогда я стану называть имена благородных сиров, многие из которых, конечно, покажутся вам известными, а некоторые указаны и на стеле славы в палаццо Императора, и называть их прегрешения. А вы попытайтесь мне возразить. И посмотрим, за кем останется поле боя.

Капитан Ламберт явно не был доволен этим импровизированным турниром, но нехотя кивнул. Может, дело было в нашем с Бальдульфом присутствии?..

— Сир Адальгизел! — провозгласил отец Гидеон едва ли не торжественно, — Один из старейших вассалов Его Сиятельства, его флагу уже без малого триста лет. Прославился тем, что сделал грех чревоугодия не только своей верной привычкой, но и смыслом жизни. За один прием он съедал больше, чем могут осилить четверо взрослых мужчин. Он был первым человеком, оказавшимся на стене мятежной Женевы во время штурма, и первым же, покинувшим ее — с бочонком эля под мышкой, украденным у защитников, и окороком в другой руке. А не далее как три года назад моему коллеге-францисканцу пришлось проводить сиру Адальгизелу операцию на чреве и зашивать желудок — после того как славный рыцарь побился об заклад со своими товарищами, что съест в одиночку целого хряка. Правду сказать, спор он выиграл.

— Вы, отче, кажется и сами не дурак набить живот, — ответил на это Ламберт. Замечание было метко — обглоданные кости в миске отца Гидеона обличали его лучше всяких улик, — А сир Адальгизел больше вас раза в четыре и его броня весит как грузовой трицикл.

— А как на счет греха похоти? Сир Леодегарий, принесший обет безбрачия и духовной чистоты сроком на пять лет, уже через несколько месяцев сбежал с молодой сестрой одного виконта. Правда, и ту бросил спустя пару дней, получив от нее все, что рассчитывал. Виконт потребовал его голову на пике, и Его Сиятельству графу пришлось прибегнуть к серьезной дипломатии чтобы замять дело между своими вассалами. Он наложил на сира Леодегария обязательство пойти под венец с несчастной, и тот даже изъявил согласие. Но злые языки болтают, что брак этот вряд ли будет счастливым — ведь благородный рыцарь является счастливым обладателем как минимум дюжины любовниц в Нанте, не считая его окрестностей, а пара его сквайров, по слухам…

— Ерунда! — резко сказал Ламберт, — Этот человек посвятил жизнь и душу служению Престолу, а вы и рады навесить на него вериги. Человек, готовый умереть в любой момент, и любви может предаваться так же неистово.

— Ну, если уж это любовь… Но позвольте продолжить. Уж грех алчности многих благородным господам, верно, знаком? Взять хотя бы сира Сегимунда, у которого на щите красуются три дрозда, но которого за глаза почему-то кличут Три Иуды. Этот человек поклялся в верности графу Прованса, когда казна графа была полна золота, и несколько лет с удовольствием пировал за его счет. Когда у графа возникли проблемы, и пираты своими набегами разорили его край до такой степени, что в палаццо и похлебку с щавелем принимали как манну небесную, сир Сегимунд посчитал, что полностью исполнил свой долг здесь, и поспешил предложить свои услуги мятежным лордам Mare Mediterranea, примерив на герб череп с костями. К сожалению, его служба у них не сложилась — стальные фрегаты Императора быстро расчистили море от всякого отребья, украсив их головами прибрежные воды, но сира Сегимунда средь них уже не было — он вдоволь посмотрел на море и решил обрести под ногами твердую сушу, сбежав в Аквитанию. Там он орудовал на пару со всякими бандитами, до тех пор, пока отряд графа Нантского в какой-то пограничной стычке не пленил его. С тех пор он преданно служит графу Нантскому под его штандартом. Удивительной преданности человек, не правда ли? Я слышал, граф замышляет поход на север, против воинственных кельтов?.. Если так, советую заглянуть в дорожные сундуки сира Сегимунда — наверняка там обнаружится клетчатая юбка.

— Даже лучшим мечам иногда приходится переменять хозяев, — и этот выпад Ламберт выдержал с уверенностью, — По крайней мере, он не сбежал в священники, где дозволяется служить всем сразу и в то же время никому.

«Недурной контрудар, — признала я. Капитан Ламберт определенно не был прирожденным спорщиком, его мысль была слишком неспешна, а язык — недостаточно проворен, но он, как и положено воину, умел находить уязвимые места — и разить в них, — Еще пара таких — и отче может не удержаться в седле!..»

Но святой отец не собирался бросать поводьев. Напротив, упрямо наклонив голову, он бросился в решительное наступление:

— А сир Хаглиберт! Думаю, и это имя вам знакомо. Его зависть настолько изъела его изнутри, что он совершил немыслимое — убил своей рукой собственного брата, который был виноват лишь в том, что оказался богаче и известнее его. В один прекрасный день они вместе отправились травить вепрей, но вернулся один лишь сир Хаглиберт. Он сказал, что раненный вепрь насадил на рога его брата и утащил в чащу, но тело так и не нашли. Никто не стал разбираться в этом деле, графу не хотелось терять верный меч, а всем остальным, по большому счету, было на это наплевать.