Северное сияние - Филип Пулман

— Ты первый, — сказала Лира. — Я посижу снаружи, и мы поговорим.

Роджер, морщась и задыхаясь от жары, зашёл внутрь и залез в бадью. Они достаточно часто плавали нагишом в каналах Изис или Черуэлл, вместе с другими детьми, но это было совсем другим.

— Я боюсь твоего дядю, — сказал Роджер через открытую дверь, — Я имею в виду, твоего отца.

— Лучше продолжай называть его моим дядей. Я его тоже иногда побаиваюсь.

— Когда мы только вошли, он меня не видел. Он смотрел только на тебя. И он был перепуган, пока не заметил меня. Затем он сразу успокоился.

— Он просто был удивлён, — сказала Лира. — Любой бы удивился, увидев кого-то, кого он не ожидал увидеть. Он в последний раз видел меня в Комнате Отдыха. Это, должно быть, было шоком.

— Нет, — сказал Роджер, — это что-то другое. Он на меня смотрел как волк, или что ещё.

— Ты это сам себе вообразил.

— Не-а. Я боюсь его больше, чем я боялся госпожи Коултер, вот в чём дело.

Он плеснул водой. Лира достала алетиометр.

— Хочешь, я спрошу про это символьный анализатор? — сказала она.

— Ну, не думаю. Есть вещи, которые я лучше не буду знать. Похоже, что всё, что я слышал с того времени, когда Глакожеры заявились в Оксфорд, всё было плохим. Не было ничего хорошего, кроме ближайших пяти минут. Ну, вот как сейчас, это классная ванная, и там висит хорошее тёплое полотенце, всё в ближайшие пять минут. А когда я высохну, может, будет какая-нибудь вкусная еда. А когда я поем, может, удастся покемарить в мягкой кровати. Но что дальше, я не знаю, Лира. Мы ведь видели страшные вещи, правда? И, скорее всего, увидим ещё немало. Так что я думаю, не хочу я знать будущее. Я уж лучше останусь в настоящем.

— Да, — устало сказала Лира, — Бывает время, когда я и сама так думаю.

Так что, хотя она ещё некоторое время держала алетиометр в руках, она не поворачивала колёсики, и вращение стрелки проходило мимо её сознания. Пантелеймон молча наблюдал за алетиометром.

После того, как они оба вымылись, поели немного хлеба с сыром, и выпили немного вина и горячей воды, Торольд сказал: — Мальчику пора идти в постель. Я покажу ему, где она. Мисс Лира, его светлость интересуется, не присоединитесь ли вы к нему в библиотеке.

Лира нашла лорда Азраэля в комнате, окна которой выходили на замёрзшее море далеко внизу. В широком камине светились угли, а нафтовая лампа была почти потушена, так что нечему было отбрасывать тени от людей, находящихся в комнате, на мрачный пейзаж, что простирался снаружи. Лорд Азраэль, сидевший в большом кресле около камина, указал ей на второе кресло, стоявшее напротив него.

— Твой друг, Йорек Барнисон, отдыхает снаружи, — сказал он. — Он предпочитает холод.

— Он рассказал вам про его бой с Йофуром Ракнисоном?

— Без особых деталей. Но, как я понял, он теперь король Свельбарда. Это правда?

— Разумеется, правда. Йорек никогда не лжёт.

— Он, похоже, назначил себя твоим охранником.

— Нет. Джон Фаа приказал ему присматривать за мной, потому он это и делает. Он лишь исполняет приказ Джона Фаа.

— А при чём здесь Джон Фаа?

— Я тебе скажу, если ты мне кое-что расскажешь, — ответила она. — Ты ведь мой отец, так?

— Да. Ну и что?

— А то, что тебе следовало сказать мне раньше, вот что. Нельзя утаивать такие вещи от людей, потому что, когда они их узнают, они чувствуют себя идиотами. Это жестоко. Какая разница, если бы я знала, что я твоя дочь? Ты бы мог сказать мне годы назад. Ты бы мог сказать мне и попросить держать это в тайне, и я бы сохранила эту тайну, чего бы мне это ни стоило, если бы ты только попросил. Я была бы так горда, что никто бы не вытянул из меня этого, если бы ты только попросил меня. Но ты никогда мне ничего не говорил. Другим людям можно было знать, а мне — нет.

— Кто рассказал тебе?

— Джон Фаа.

— Он рассказал тебе про твою мать?

— Да.

— Тогда мне осталось рассказать тебе совсем немного. Не думаю, что мне хотелось бы, чтобы меня допрашивала и осуждала нахальная девчонка. Я хотел бы услышать, что ты видела и сделала на пути сюда.

— Я притащила тебе этот чёртов алетиометр, разве нет? — взорвалась Лира. Она была на грани слёз. — Я хранила его всё время, начиная с Джордана, я прятала его, что бы с нами не происходило, я научилась пользоваться им, я протащила его через весь этот чёртов кровавый путь, хотя и могла просто бросить всё и быть в безопасности, а ты даже не поблагодарил меня, даже не показал, что обрадовался, увидев меня. Не знаю, зачем я это сделала. Но я сделала это, я шла вперёд, даже в вонючем дворце Йофура Ракнисона я шла только вперёд, совсем одна, а затем я обманула его, чтобы он подрался с Йореком, чтобы я только могла прийти сюда, для тебя… А когда ты увидел меня, ты чуть в обморок не упал, как будто я была какой-то мерзкой тварью, которую ты хотел бы никогда больше не увидеть. Ты не человек, лорд Азраэль. Ты не мой отец. Мой папа никогда бы не сделал такого. Отцы ведь должны любить дочерей, разве нет? А ты не любишь меня, и я не люблю тебя, вот что. Я люблю Фардера Корама, и я люблю Йорека Барнисона, я люблю бронированного медведя больше, чем отца. И, спорю, что Йорек Барнисон любит меня больше, чем ты.

— Ты ведь сказала, что он всего лишь исполняет приказ Джона Фаа. Если ты собираешься устраивать концерты, я не буду тратить время на разговоры с тобой.

— Забирай тогда свой чёртов алетиометр, а я возвращаюсь обратно с Йореком.

— Куда?

— Обратно во дворец. Он будет сражаться с госпожой Коултер и с Комитетом Жертвенников, когда они сюда заявятся. Если он проиграет, я тоже умру, мне неважно. Если он победит, мы найдём Ли Скорсби и я улечу в его шаре, и…

— Кто такой Ли Скорсби?

— Аэронавт. Он привёз нас сюда, а затем мы вывалились из шара. Вот, держи свой алетиометр. Он в порядке.

Он не сделал ни единого движения, чтобы взять его, и она положила его на каминную полку.

— И думаю, что я должна сказать тебе, что госпожа Коултер направляется на Свельбард, и, как только она узнает, что случилось с Йофуром Ракнисоном, она отправится сюда. В цеппелине, с кучей солдат, и они убьют нас всех, по приказу Магистериума.

— Они не доберутся до нас, — спокойно сказал он.

Он был настолько спокоен и расслаблен, что её ярость немного угасла.

— Ты не можешь знать, — неуверенно сказала она.

— Могу и знаю.

— У тебя что, есть ещё один алетиометр?

— Для этого мне не нужен алетиометр. Теперь, Лира, я хочу услышать про твоё путешествие сюда. Начинай с самого начала. Расскажи мне всё.

И она рассказала. Она начала с того, как пряталась в Комнате Отдыха, перешла к тому, как глакожеры забрали Роджера, к тому времени, когда она жила с госпожой Коултер, и дальше.

Это был долгий рассказ, и, закончив его, она сказала:

— Так что осталась только одна вещь, которую я действительно хочу узнать, и думаю, я имею на это право, так же, как я имела право знать, кто я на самом деле. И, раз уж ты не сказал мне, кто я, расскажи мне это в качестве компенсации. Что такое Пыль? И почему все так её боятся?

Он взглянул на неё, словно пытаясь решить, поймёт ли она то, что он расскажет. Он никогда раньше не смотрел на неё серьёзно, подумала она, до сих пор он всегда выглядел как взрослый, вынужденный развлекать ребёнка. Но, похоже, он решил, что она готова.

— Пыль — это то, что заставляет алетиометр работать, — сказал он.

— А… я так и думала! А что ещё? Как они про неё узнали?

— В определённом смысле, Церковь всегда знала про неё. Они проповедовали про Пыль в течение веков, только они не называли её по этому имени.

— Но несколько лет назад московит Борис Михайлович Русаков обнаружил новый вид элементарных частиц. Ты слышала про электроны, протоны, нейтрино, и прочие? Они называются элементарными, потому что ты не можешь разделить их на части: внутри них нет ничего, кроме них самих. Что ж, эти новые частицы были элементарными, но их было очень тяжело измерять, потому что они не вели себя так, как остальные частицы. А тяжелее всего Русакову было понять, почему эти частицы скапливаются там, где есть люди, как если бы мы притягивали их. Особенно взрослые. Дети тоже, но совсем слабо, пока их деймоны не примут постоянную форму. В подростковом возрасте они начинают притягивать Пыль сильнее, и та оседает на них, как на взрослых.

— Разумеется, все открытия подобного рода должны объявляться только через Магистериум в Женеве, так как они прямо влияют на доктрины Церкви. А это открытие Русакова было таким удивительным и странным, что инспектор Церковного Суда Благочестия заподозрил Русакова в одержимости дьяволом. Он провёл экзорцизм в лаборатории, он допросил Русакова по правилам Инквизиции, но, в конце концов, им пришлось согласиться с тем, что Русаков им не лгал. Пыль действительно существовала.

— Тем самым они должны были решить, чем же она являлась. А, учитывая природу Церкви, был только один вариант. Магистериум пришёл к выводу, что Пыль есть физическое воплощение первородного греха. Ты знаешь, что такое первородный грех?