Многоточие сборки - Юлия Андреева

Но если в театр приходят критики, театралы, которые что-то в этом понимают и с которыми, на худой конец, можно договориться в антракте, объяснить, поспорить, чувствуя себя при этом интеллектуалом, то на наши клубные шоу заявлялись самые разные люди. Они хотели развлечься, и мы обязаны были их развлекать.

У нас бывали шоферы и клерки, хозяева ресторанов и банков, фотографы и молодые актеры. Завсегдатаи беседовали с хорошенькими девочками, устраивая свой собственный театр и не всегда реагируя на происходящее на сцене.

Ведь это тоже непросто – танцевать в зале, где люди заняты своими делами, разговаривают, отдают распоряжения по мобильникам, пьют вино, кушают. Непросто заставить эту развеселую толпу отвлечься от их занятий и смотреть на сцену, тем более что одна и та же программа идет изо дня в день, частенько по нескольку месяцев.

Иногда выучиваешь новый танец, подготавливаешь костюм, музыку и заменяешь старый номер на новый. Зритель с интересом начинает глазеть на сцену. Новое почти всегда интересно. А вы попробуйте быть всякий раз новой в старом!

Одни и те же зрители обречены три раза за вечер смотреть шоу. Зачастую они заранее знают, в каком месте номера танцовщица прыгнет, когда закрутится волчком или полезет на шест.

Заставить зрителей аплодировать номерам, к которым они привыкли, заставить давать за это чаевые – великое искусство!

Вне гастролей мне такой работы не хватало. Из-за этого, приходилось ли разово подхалтуривать на какой-нибудь дискотеке или же читать стихи в Союзе писателей, я тряслась, как заячий хвост, с ужасом слушая, как мое собственное сердце бьется все громче и чаще. Поэтому нужно было по-любому выходить на публику как можно чаще.

– Если ты будешь играть все время, каждую секунду своей жизни, – сказал как-то Антон Адасинский, – у тебя исчезнет синдром премьеры и ты будешь спокойна». При этом Антон имел в виду именно спокойствие, а не равнодушие; сам он никогда не играл с «холодным носом». – Если всю жизнь играешь, если живешь в своем волшебном мире, а не заходишь туда время от времени, никакого страха нет. Как нет страха возвращаться домой, где все привычно и любимо. Страха первого выступления, страха премьеры.

Поверили

После Японии нужно было где-то работать. Неонилла Самухина[54] открыла новое издательство, туда сразу же взяли мой роман «Интернат боли».

Должна заметить, что авторское название «Не называй меня дорогой» мне нравилось больше. Но редактор сказал, что «дорогой» могут прочесть как «дорога». Странно, вроде «Дорогой мой человек» никто с дорогой не связывал. Впрочем, неважно, поменяли, их право. Тем более, что мой редактор – поэт и прозаик Михаил Окунь[55] отнесся к тексту более чем лояльно. Не свирепствуя над текстом и советуясь со мной по поводу каждой запятой.

Узнав, что мои деньги с гастролей скоро кончатся, Михаил предложил мне попробовать поработать в «Калейдоскопе-Интиме», цветном бульварном журнале, печатавшем порнуху или, как говорили сами литераторы, – дрочилки.

Почему же нет? Прочитав несколько журналов, я уже приблизительно представляла, как следует подавать подобный материал, и быстро взялась за работу.

Первым делом выбор героя. Сразу же отмела самую простую идею – прописывать эпизоды из жизни проститутки, все равно для этого не было ни материала, ни соответствующего опыта. Отпадали бытовые истории с описанием стихийного разнузданного секса, здесь также следовало потренироваться во всех смыслах этого слова. Что тогда?

Во-первых, писать я решила от первого лица: когда я пишу от имени главного героя, возникает эффект исповеди и мне обычно верят, во-вторых, не стремясь выставить себя профессионалом, мне оставалось скользить по тонкой грани, описывая переживания неофита или, еще лучше, пусть и рискованнее, ребенка. Маленькой девочки, выросшей в неблагополучной семье с мамой, постоянно меняющей сексуальных партнеров.

Подобный подход мог, с одной стороны, помочь мне скрыть сам факт, что я мало смотрела порнухи и мало читала подобной литературы, а значит, просто не знала, как следует преподносить тот или иной прием. А с другой – дать возможность описывать бытовой секс с позиции наблюдающего через замочную скважину за взрослыми ребенка.

Я быстро накропала рассказец и переслала его редактору, не особо надеясь на успех.

Редактор отзвонился неожиданно скоро и сразу же назначил мне встречу, но не в издательстве, а в городе. Из телефонного разговора я поняла, что он вроде бы доволен и намеревается предложить мне длительное сотрудничество.

Встретив меня на станции метро «Нарвская», редактор сразу же повел в небольшое, но уютное кафе, где заказал нам по чашечке кофе и бутерброды, настаивая, чтобы я непременно поела. За рассказик расплатился сразу же: вынул деньги из собственного кошелька и, проникновенно глядя мне в глаза, положил на столик, не попросив расписаться в получении.

Ситуация интриговала, но мне было весело уже потому, что я нашла работу.

Какое-то время мы молча пили кофе. Попутно я изучала стопку принесенных редактором журналов, в которых он отметил маркером свои собственные статьи. В принципе, требования к тексту, как мне показалось поначалу, были невысоки. Член следовало называть «нефритовым стержнем», «поршнем», «палкой» (было еще несколько метафор, которые я уже запамятовала). Для описания клитора использовались «пуговка» или «бусинка», для влагалища – «отверстие», «ямка», «ракушка» и еще что-то в том же роде.

Совершенно исключались гомосексуальные рассказы, но приветствовались лесбийские, однако с тем условием, чтобы «добро» затем восторжествовало и в конце появлялся благородный герой, который этих самых лесбиянок оттрахал бы наилучшим образом. Словом happy end во всех смыслах этого слова.

Из всех видов секса разрешалось описывать вагинальный и оральный. Об анальном не рекомендовалось даже заикаться. Совершенно был исключен инцест во всех его проявлениях.

Впрочем, все это фигня на постном масле. Главное – я могу спокойно работать.

Владимир Владимирович, так звали моего редактора, расточал мне комплименты, обещая заняться в дальнейшем моей судьбой, помочь выбиться в люди.

– Ваш рассказ замечателен! – ворковал он, подсовывая мне второй бутерброд. – Такая глубина, такая чистота и одновременно с тем испорченность! Вы не подумайте, Юля – можно вас так называть? – ведь я намного вас старше…

Я кивнула.

– …Видите ли, я бесконечно уважаю вас, равно как и то, через что вам пришлось пройти, чтобы не опуститься, не спиться, не пойти на панель, – он глубокомысленно вздохнул, а я поперхнулась бутербродом, ошарашенно уставившись на моего нежданного благодетеля.