Дивизионный комиссар - Павел Корнев

— Тогда кто?

— Твой отец доверял лишь Адаму Марону. Не знаю, какая кошка между ними пробежала, но ты сам видел, чем это в итоге обернулось.

— Видел, да.

— Слушай, Виктор, — встрепенулся Крамер. — Без меня тебе не выкрутиться! Я готов дать показания против советника. Вместе мы сможем упечь его за решетку до конца дней!

— Все так, только не стоило впутывать в это дело Анну.

— Ты ведь не убьешь безоружного человека?

— Разумеется, нет.

Палец выжал тугой спусковой крючок, громыхнул выстрел, по стене за Петром хлестанули брызги крови, а сам он с простреленной головой слетел с сейфа и замер на полу.

Не стоило трогать Анну — да. Но если начистоту, Крамеру много чего не стоило делать.

А выпутаться из столь скверной истории, имея на руках три трупа, куда проще, нежели с двумя мертвецами и одним живым свидетелем, который в любой момент может заявить, что они просто исполняли свой долг, а специальный комиссар Грай коварно на них напал.

Свалить советника одними лишь голословными утверждениями?

Хм… Чего только не придумаешь, когда в лицо уставился крупнокалиберный штуцер.

С печальным вздохом я достал носовой платок, склонился над телом инспектора и, обернув рукоять, вытащил револьвер из его поясной кобуры. Тщательно протирая, заменил три стреляные гильзы собственными патронами, после вложил оружие в ладонь Петра и позволил руке безвольно упасть на пол.

Разве мог я убить безоружного человека?

Да никогда!

Но он пытался меня застрелить! Как застрелил до того Фольга и как зарезал Левина.

Стерев собственные отпечатки с двуствольного пистолета, я приложил к его перламутровой рукояти и спусковому крючку подушечки пальцев инспектора, унес в купе и кинул на лавку рядом с мертвым сержантом. Обыскал Фольга и с обернутой платком навахой вернулся к инспектору.

Когда вагон станут проверять криминалисты, они подтвердят, что Петр Крамер перебил своих подчиненных и погиб, пытаясь застрелить меня.

Отпечатки — они не врут. Наука!

Закончив с приготовлениями, я осторожно проверил карманы инспектора и без особого удивления обнаружил в одном из них дубликат ключей от сейфа. Но куда больше заинтересовала сложенная пополам фотокопия записки моего отца Дэвиду Волину.

«Если Вы читаете это письмо, значит, я стал богаче на четверть миллиона, чему несказанно рад. Не знаю, какая муха Вас укусила, когда Вы решили натравить своих головорезов на меня и профессора Шмидта, но надеюсь, небольшое денежное кровопускание послужит Вам хорошим уроком. А после ознакомления со списком лиц, которые получили от меня части излучателя, вы без всяких сомнений поймете, что единственным разумным выходом является создание консорциума. Подумайте о перспективах, Вы ведь видели результаты пробного запуска! В Ваших интересах договориться с этими в высшей степени достойными господами. Ну и со мной тоже.

Искренне Ваш,

В постскриптуме перечислялось четыре имени, пятое оказалось полностью уничтожено огнем, но я и так знал, кто получил последний обломок излучателя. Знать — знал, а доказать ничего не мог.

Эх, ну и заварил кашу отец!

Он грезил головокружительными перспективами, а Дэвид Волин хотел лишь прожевать свой кусок пирога. Этот прагматичный господин не собирался ни с кем договариваться, ему и результатов пробного запуска установки хватило, чтобы основать свою личную империю.

Так вот и вышло, что Марк Наговски вместо четверти миллиона от толстосума получил от лучшего друга перо в бок. Адам Марон тоже четко видел свою цель и без колебаний избавился от приятеля, когда тот стал тянуть его в сторону от проложенного курса.

В какой-то мере утешало лишь то, что отец не убивал профессора. Не знаю почему, но это сделало его в моих глазах немного человечней. Самую малость честнее и лучше.

Возможно, даже лучше, чем он был на самом деле.

Запалив фотокопию, я кинул объятый огнем снимок на пол, зашел в ближайшее купе и повалился на полку.

Стоило подумать, как я буду из всего этого выпутываться.

Да, подумать действительно было о чем.

ЭПИЛОГ

Ключ в замке провернулся почти бесшумно, но, уверен, для пробуждения мне хватило бы и этого.

Невесело усмехнувшись, я переступил через порог собственной квартиры, запер за собой входную дверь и пошел в спальню. Там кинул на кровать свежую газету с фотоснимком советника Гардина на первой полосе, снял пиджак, развязал узел галстука и отправился на кухню.

Распахнув дверцу хранилища, я запустил в него руку, но вместо пива занемевшие от безвременья пальцы вытащили бутылку вина.

«Красная Роза» урожая десятого года, подарок Алекса моей ненаглядной Анне на будущую свадьбу.

С тихим смешком я достал штопор, выдернул пробку, наполнил бокал на треть. Поболтал вино, насладился тонким ароматом благородного напитка и выплеснул в раковину. Туда же сунул перевернутую вниз горлышком бутылку.

Невольно глянул на стол, а там, как и прежде, белела коротенькая записка:

«Извини, Виктор, мне надо побыть одной.

«Надо побыть одной» — понимаю, «твоя» — просто замечательно, но как тогда получилось, что девушка укатила из города в компании Романа Волина?

Где здесь логика?

Впрочем, это не ее вина. А с теми, чья вина, я уже расквитался. Почти со всеми, почти…

Бросив забивать себе голову всякой ерундой, я вытащил из хранилища пару бутылок пива и вышел в прихожую. Надел куртку, нахлобучил кепку. А потом вдруг заглянул в спальню и достал с верхней полки шкафа урну с прахом отца.

— Пойдем-ка прогуляемся, — пробормотал то ли ему, то ли себе.

Вернулся в прихожую, запер дверь и, привычным движением проверив, легко ли выходит из кобуры на поясе револьвер, спустился во двор.

Только начинало светать, редкие ранние прохожие спешили к ближайшей станции подземки, я же никуда не торопился и подошел к ограде городского парка, когда розовый шар солнца уже начал подсвечивать облака над верхним срезом Вечности.

Просто удивительно, сколько появляется свободного времени, когда перестаешь спешить.

Усевшись на любимую скамейку, я поставил рядом с собой урну с прахом, открыл бутылку, вторую. Звякнул одной о другую, сделал длинный глоток и откинулся на спинку:

— Ну и как тебе здесь нравится, папа? По мне, уж лучше так, чем день-деньской торчать в четырех стенах. А я буду к тебе приходить. По утрам. Ты же знаешь, я частенько прихожу сюда на рассвете. Хотя… откуда тебе знать?

Я сделал еще один глоток и покачал головой:

— Нет, к маме не повезу. У нее другая семья, не стоит бередить старые раны.

Допил бутылку и усмехнулся:

— Интересует, почему не дал показания против Гардина? А сам как думаешь? Боялся не дожить до суда? Не без этого, не без этого. Да и какой суд, когда всех улик — слова мертвеца, а на тебе самом висит труп инспектора криминальной полиции? Так хоть с работы не выгнали. Выгонят еще, конечно. Не забивай голову, ерунда.

И, поднявшись со скамьи, я с урной подошел к пруду. Взмахом руки развеял прах отца над водой и отступил от берега.

Вот и поговорили.

Тут у ограды требовательно рявкнул автомобильный клаксон, я зашвырнул урну подальше на глубину, отряхнул ладони и поспешил к приехавшему за мной Алексу Бригу.

Жизнь продолжалась, и меня это вполне устраивало.

А почему бы и нет?