Изобретение зла - Сергей Герасимов

На стене шахты появилась стальная лесенка из гладких прутьев. Некоторые прутья отливали синим, как будто только что обработанные на станке. Винты пахли машинным маслом. В местах крепления ещё не высох цемент. Слепое существо пошевелилось и поднялось. Сейчас оно уже уверенно стояло на двух ногах. Ему хотелось разорвать что-нибудь. Оно выдернуло стальной штырь из стены и разоравло его пополам, потянув в стороны. На месте разрыва сталь нагрелась.

Слепое существо издало тихий рокочущий крик. Оно было довольно. Шерсть на его загривке поднималась и опускалась.

Оно начало лезть по лестнице и быстро оказалось на шестом этаже. Здесь спокойно гудели голубые люминисцентные лампы, работали включенные вентиляторы, перебирая уголки бумаг. Казалось, что люди только что ушли отсюда и скоро вернутся. Раздиратель повернул голову вправо, потом влево, но не почуял присутствия жизни. Мощное дыхание клокотало в глотке. Сейчас его тело уже почти сформировалось. Его движения перестали быть рваными и неловкими, а стали могучими, будто налитыми силой, медленными и грациозными. Он протянул руку вперед и провел когтями по воздуху, будто пытаясь найти нечто. Перед ним была только пустота. Рука опустилась. Он сделал несколько тяжелых шагов вперед. Он двигался так, как могло бы двигаться тело сильного гимнаста, если вместо костей имело бы трубки со свинцовой начинкой, а вместо связок - стальные тросики.

Горбы мышц вспухали на плечах. Его голова была наклонена влево и вперед.

Казалось, он прислушивается.

Он нащупал стул, поднял и оторвал ножку. Поднес ножку к лицу и понюхал.

Ножка пахла пылью и свежим, не до конца просохшим лаком. Запах был приятен.

Раздиратель взял ножку в два кулака и разорвал пополам. Уронил на пол. Потом нащупал шнур телефона и снова разорвал. Разорвал телефонную трубку. Стал брать листки один за другим и рвать. Вентиляторы заработали сильнее и обрывки бумаги закружились по длинному залу. На всех бумагах было написано одно и тоже, длинная колонка одинаковых фраз, издалека напоминающяя стихи:

Включен второй уровень

Включен второй уровень

Включен второй уровень

Включен второй уровень....

66

В этот раз я успел заметить вспышку. Точнее, было несколько голубых вспышек: первая почти ослепительно яркая и несколько слабых, трепещущих, будто эхо первой. Теперь гул стал хорошо заметен; он шел волнами и переходил в вибрацию. Вибрировало все: воздух, стены, стол. На столе вдруг исчезли крошки, будто расплавились и испарились.

- Синяя, ты слышишь?

- Да. Что это?

- Гудит.

- Сама слышу что гудит, но что это?

Я наклонился над столом. Оказывается, мелкие крошки не исчезли; просто их контуры расплылись из-за быстрой вибрации. Я взглянул на свою ладонь. Линии руки стали нечеткими, так, будто смотришь на них сквозь мутное стекло. Хотелось даже протереть глаза. Мелкие линии исчезли совсем, теперь начинали таять крупные. Самой толстой была линия жизни - сейчас она на глазах сокращалась, таяла с нижнего конца. Я сжал кулак, не желая видеть это.

Синяя протерла глаза, осмотрелась и снова протерла. Она выглядела растерянной.

- Да ничего страшного, - ответил я, - просто где-то заработал большой мотор.

Синяя немного успокоилась.

- Правда? А я испугалась. Смотри.

- Я вижу. Это из-за вибрации.

Пустой стакан плыл, двигапясь к краю стола. Еще секунда - упал, но не разбился.

- А мне кажется, все-таки что-то случилось, - сказала Синяя. - Все как-то неправильно.

Я посмотрел вокруг. Действительно случилось. Обои раньше были разукрашены яркими розами - сейчас розы привяли, а цвета поблекли. Это были уж точно не те рисунки, которые я видел здесь раньше.

- Подожди, - сказал я и вышел в коридор.

В коридоре у столовой висели четыре портрета, висели ещё перед завтраком:

Лобачевского, Будды, Корчака и Янкушини. Я не имел понятия о том, кто были эти люди и ни капли ими не интересовался. Скорее всего портреты повесили перед последней комиссией, которая проверяла больницу - просто вытащили из подвала те рисунки, которые не были слишком поедены крысами. Теперь все четыре лица изменились. На первом был изображен остроносый человек с идиотическим выражением глаз и черной челкой на лбу, на втором какой-то волосатый в шапке; на третьем - человек с большими усами, круглым лицом и трубкой во рту; на четвертом какой-то монгол. Портреты назывались: "Гитлер", "Кир", "Сталин" и

"Тамерлан". Ни одного из этой четверки я не знал тоже, но предыдущие четыре мне все же больше нравились.

Я вернулся в столовую. Был послеобеденный час. Столовая была маленькой комнатой, которая отпочковывалась от коридора - комнатой без боковой стены.

Четыре бугристых ламповых плафона неуверенно желтели - заранее пугали сумерки, которые скоро начнут входить в окна. На улице шел ненастоящий снег - такой, который никогда не насыпает сугробы, даже если старается целую неделю. Иногда снег вспыхивал полосками зеленоватых лучей - кто-то стрелял в кого-то, теперь уже в центре города. Квадратный аквариум подсвечивал себя изнутри и питался воздухом из трубочки, будто больной, который никак не может умереть. Столики для еды были поставлены неудобно в ряд, как огромная скамейка без спинки.

Нас было трое. За остальными пришли родители и теперь мудро кормили их на первом этаже обязательными зимними витаминами и теплыми кашами в тарелочках.

Черный ловил рыбок сачком. Рыбки ловились охотно, по глупости. Черный клал их рыбок на стол, любовался их мелким ожирелым трепыханием, потом давил их пальцами и бросал на пол. Ему не нужна была компания; он умел развлекаться сам.

Синяя наживала пальцем клавишу. Я рассматривал ножку пианино, похожую на перевернутую вазочку. Синяя взяла три ноты подряд, сбилась, сыграла снова и проковыляла по клавишам дальше. Потом она обернулась, оценивая впечатление. Гул стал чуть тише и вибрация почти исчезла.

- Что с тобой? Ты замерз?

На мне была цветастая розовая рубашка без рукавов, цветы были цвета пережаренного печенья.

- Нет.

- Не ври, у тебя гусиная кожа.

- Ну и что, сейчас пройдет.

Частые пупырышки на моей коже исчезли, продержавшись несколько секунд.

- Это от чего? - удивилась Синяя.

- От твоей музыки.

- Это не моя музыка, а Шопена.

- А я думал, что это "В лесу родилась елочка".

- Сам ты елочка.

Она сыграла то же самое ещё раз, но теперь увереннее. От старания она прикусила язык.

- Ой! Что, я так плохо играю?

- У меня всегда гусиная кожа, когда я слышу музыку, - ответил я.

- Ага, - согласилась Синяя, - я знаю. Ты не такой, как все. Я так хорошо играю, что у тебя даже мурашки бегают. Тогда я буду дальше играть.