Культура времен Апокалипсиса - Адам Парфрей

Когда-нибудь мастурбировали с детской порнографией?

Так, как должно? По причине, по которой ее создают? Сложность ее приобретения, опасности, связанные с самим фактом обладания ей, отвращение, которое необходимо преодолеть, чтобы прийти к одному маленькому, едва осознаваемому желанию.

Со сраным журналом. С профессионально создаваемым и тиражируемым продуктом вроде европейского INCEST 4. Того самого, что изъяла у меня полиция.

Или с помощью видео. Или пятиминутных восьмимиллиметровых фильмов. Так я и делал, когда был намного моложе. Покупал их у педика-педофила в его подвальчике в Чикаго. С ним я познакомился в поисках совершенно иных развлечений.

«Статья II-20.1 (a) (2) наделяет преступным статусом простое обладание детской порнографией. Штат заявляет, что этот закон является обоснованной попыткой Штата защитить детей, запрещая частное владение детской порнографией. Штат настаивает, что его заинтересованность в защите детей имеет приоритет выше, чем право подзащитного на неприкосновенность личной жизни в пределах своего жилища. Штат утверждает, что основанием для этого является тот факт, что ценность порнографии малозначительна».[87]

Это лишь одна маленькая часть одной маленькой девочки. Высококонтрастный черно-белый снимок сделан при максимальном приближении. И если бы она не выглядела такой крошечной в сравнении с толстыми пальцами и такой жестко болезненно открыто растянутой, можно было бы утверждать, что она может принадлежать кому угодно. Например, это могла бы быть вполне легальная взрослая плоть, бритая, и подстриженная, и омоложенная своей владелицей-порнозвездой. Но этот снимок. В своей жестокости. Недвусмысленен.

Она помещена в самой середине тоненького журнала размером 8 на 10 дюймов, посвященному исключительно детской порнографии. На всех остальных фотографиях возраст и намерения очевидны, кроме того, в них, пожалуй к сожалению, меньше насилия. Меньше жестокости. Меньше откровенности. Но в контексте, в котором крупные планы оживляют более традиционные действия и преступления, а не наоборот, весь журнальчик сдвигается в сторону садизма, прочь от веселья.

Черно-белые снимки маленькой девочки, раздевающейся на переднем сиденье машины. Раздвигающей ноги и улыбающейся, в то время как фотограф ловит в кадр ее безволосую щелку и наигранную порочность. На колени. Голову выше. Откинь волосы назад.

Крохотную малышку держат вверх ногами. Нежные плечики дитя зажаты между двумя длинными волосатыми и мясистыми руками, крошечное влагалище растянуто уродливым толстым вялым членом держащего ее зверя, еще чуть-чуть и пенетрация станет смертельной. Это даже еще не девочка. Слишком юная, чтобы знать хоть что-то. Слишком юная, чтобы принимать в себя хоть что-то. И ей еще очень далеко до возраста, пригодного для ебли, хотя бы и не в этой конкретной позиции, если только покупатели вроде меня не заинтересованы в первую очередь в приобретении мерзости, удостоверяющей смерть и боль. Лично я хотел бы увидеть голову этой малышки прибитой к блядской доске. Когда фрустрация проходит путь от хуя до чашки чая.

Тощие короткие ручки светловолосой девочки неуклюже опираются на кушетку, а какой-то педофил сует ей в рот свой возбужденный хер.

На следующей странице приведен крупный план той же сцены через минуту или около того. Девочка отодвинулась. Но. Ее язычок тянется к его члену, его розовый кончик проникает в самую дырку, а одна из ее костлявых рук пытается охватить его жирные яйца так, как он ей велел.

Это то, чем я занимаюсь.

Это то, что я помню.

Это имена, что я даю маленьким пиздам и хуям, которые видел в журналах, и на пленках, и на слайдах, до которых домогались способами, о которых мне поведали феминистки, психиатры, социологи, репортеры, полицейские, жертвы, родители и педофилы.

В особенности.

ЖанБене Рэмси.

1. О ЧЕМ ТЫ ДУМАЕШЬ, КОГДА ДРОЧИШЬ?

Маленькая девочка с длинными черными вьющимися волосами до плеч и большими карими глазами смотрит в камеру, в которую ей сказали смотреть, и медленно поет песенку-считалочку. На ней ситцевое платьице в сельском стиле, она стоит в теплой комнате в сельском стиле, которая, вне сомнения, является частью большого и безопасного дома в сельском стиле из дерева и кирпича.

Оператор приближается к ней, пока она поет, и к концу ролика я вижу лишь ее мягкие белые щечки, и детский ротик с надутыми губками, и маленький носик, и большие глазки, и все это обрамлено мягкими черными волосами. Однако по мере того, как маленькое спокойное личико увеличивается и приближается, нижняя часть рамки экрана все назойливей лезет вверх. Превосходно. Потому что на ней отражается то, что делает эту маленькую, лет, может быть, шести темноволосую девочку намного более выдающейся, чем любой другой обычный предмет внимания педофила-дегенерата:

«Это Кейт

Ее отчим принуждает ее заниматься с ним сексом

Он говорит, что сделает ее маме больно,

Если она расскажет»

У нее миленькие белые зубки, и в конце ролика она улыбается, чтобы показать их.

«1-800-4-A-CHILD. ПОМОЩЬ ДЕТЯМ АМЕРИКИ. ЗВОНИТЕ».

Джеральдо Ривера был настолько любезен, что включил этот и множество прочих роликов социальной рекламы, касающихся сексуального домогательства до детей, в эпизод своего дневного ток-шоу под названием «Вскрывая последнее табу».

Выпустив его в эфир где-то через семь месяцев после убийства ЖанБене Рэмси, Джеральдо использовал дело ЖанБене для того, чтобы обратить внимание общественности на необходимость понимания того, каким бедствием являются для детей сексуальные домогательства и, хмм, очевидно, убийства.

Джеральдо объяснил свои намерения в самом начале шоу: «Я считаю, что единственным способом отменить последнее табу является его вскрытие». Ему вторила его особый гость Мэрилин Ван Дербур Атлер: «Нам ничего не удастся изменить до той поры, пока мы не сможем понять».

Мэрилин — морщинистая, странным образом подтянутая, со вкусом одетая, важно выглядящая, седая, старая бывшая Мисс Америка, которая в качестве «консультанта обвинения в деле ЖанБене» появлялась в бесчисленных ток-шоу на телевидении и по радио, а также в программах новостей, и описывала то, что ей самой приходилось испытывать с пятилетнего возраста от своего отца-миллионера. Каждый раз она говорит о помощи, которую она смогла оказать при расследовании убийства ЖанБене, поскольку сама являлась моделью и жертвой инцеста.

Возможно, она также служит напоминанием о том, во что вырастают богатенькие балованные, подвергающиеся домогательствам куколки Барби, если им удается перешагнуть за шестилетний рубеж.

2. КАК ЧАСТО ТЫ ИГРАЕШЬ САМ С СОБОЙ?

Каждую неделю после смерти ЖанБене вызревает очередной урожай таблоидов со снимком маленькой девочки в макияже, помещенным на обложку. The Globe, один из четырех ведущих таблоидов, воистину последователен. В каждом еженедельном выпуске на протяжении почти трех лет в нем размещают материал о маленькой куколке с ярко накрашенными губками, сдобренный фотографиями.

Каждую неделю я трусь у газетной стойки и покупаю таблоиды со статьями о ней и ее фотографиями. Их можно найти где угодно. Я вырезаю снимки, изучаю содержание статей, а затем раскладываю их по отдельным папкам. Я научился быстро извлекать ЖанБене из ее стандартного окружения, состоящего из чуши про знаменитостей, и помещать ее в свою особую среду. В которой я использую ее в качестве порнографии.

Мэрилин Ван Дербур Атлер: «Средний возраст ребенка, впервые подвергшегося насилию, — шесть лет.»

Джеральдо Ривера: «Правда? Столько и есть ЖанБене Рэмси. Столько и было».

3. КТО НАУЧИЛ ТЕБЯ ДРОЧИТЬ?

Четырнадцатилетняя Кэндас, ученица седьмого класса, которой Джеральдо дал возможность рассказать свою историю, хочет прочитать своему отцу стихотворение.

«Сделанное тобою вспять мне не обратить.Все те разы… Не могу о тебе позабыть.Чувствую себя такой грязной, хоть и чиста.Я принимаю ванну, но словно клей вода.Ты обесчестил меня; как же ты мог.Я была просто невинным дитем, не знавшим стыда».

Джеральдо говорит ей: «Это было восхитительно. Просто восхитительно».

В конце шоу он дает Кэндас еще одну минуту на то, чтобы она могла передать сообщение своему отцу. Джеральдо просит ее смотреть прямо в камеру. И Кэндас рассказывает оператору о том, что у нее теперь есть друзья и что они придут ей на помощь, если он — отец, объектив — снова попробует дотронуться до нее или кого-либо еще:

«У тебя ни [писк] не останется».

Пристойность, которая пропитывает подобные жестокие признания и, что более важно, благородные стремления выявлять такую жестокость, — это то, что все мы — и педофилы, и мстители — быстро научились обходить. Ужасающий смысл доходит до нас по проводам, и в мозгу жарко пылают детали, миновавшие ухо.