Лёшка - Василий Голышкин

«Сегодня мы не на параде, мы к Коммунизму держим путь».

Сегодня у многих из нас выходной. По общему календарю. А по нашему — нашего заводского комсомола — у нас трудовой день, субботник. А вот и его девиз, он виден издали, щитом возле проходной.

«Завтра — субботник. Не можешь — не приходи, мы не обидимся. Можешь — приди и помоги, заводу трудно. Комитет ВЛКСМ».

Я вглядываюсь в написанное и нахожу исправление. Кто-то поменял «завтра» на «сегодня». «Райский» уголок — кафе субботника. Посреди лужайки — стол на козлах под белой как снег скатертью. На столе пузатый — руками не обхватишь — самовар, блюдца стопками, чашки строем по две в ряд, чайник лебедем, кусковой сахар горушкой и булочки разных сортов: пионерская, праздничная и наша, ведовская.

Девушки в белых коронках и фартучках — дежурные штаба субботника — потчуют чаем участников. Приглашают всех приходящих, но тем некогда подолгу чаи гонять. Отмечаются блюдечком бодрящего напитка и спешат на объект. Под вечер и на всю ночь мы перенесем праздничный стол в бытовку. Потому что «от» и «до» субботника — с восьми утра нынешнего дня до восьми утра завтрашнего. К нам весь день и всю ночь будут приходить свободные от смены и трудиться, чтобы помочь заводу вытянуть план.

Штаб субботника — это партком, завком и комитет комсомола. У каждого из нас — у меня, секретаря комитета комсомола, у секретаря парткома и у председателя завкома — дежурная смена, восемь общественных часов.

Первым веду субботник я. Веду не командуя, а действуя, как командир в рукопашном бою. Сам дерусь и другим помогаю драться. Привезли муку в мешках? Мои плечи в вашем распоряжении, друзья-грузчики. Надо перекатить дежи с тестом? Пожалуйста, вот вам мои руки, друзья-тестоводы. Округлитель портачит и вместо круглых кусков теста для рогаликов квадратные подает? Я тут, друзья-пекари. Будем вместе творить круглое из квадратного.

— Братишка, к директору!

Иван Иванович смотрит строго. Сперва на меня, потом на стенные часы. Догадываюсь: уже час, как работает вторая смена.

— Одна нога здесь, — командует директор, — другая дома!..

Я тут же улетучиваюсь. Но не с завода. С глаз директора. И скрываюсь в бытовке, где у меня с вечера припасена раскладушка. Перехитрить меня директору не удается. Сам он — в этом я абсолютно уверен — ни за что не уйдет с завода до конца субботника.

Окончился субботник сюрпризом. Минул трудовой день, минула трудовая ночь, и наконец все мы, выручавшие план, собрались за чайным столом в нашем заводском «райском» уголке. Разлили чай и, услышав звон чайной ложечки, устремили взоры на звонившего. Это был наш директор Иван Иванович. Он стоял, возвышаясь как гора над хлебосольным столом, и, если память меня не подводила, держал в руках ту самую тетрадь в целлофановых корочках, с которой приходил некогда к нам, пятиклассникам. «Собирается прочитать дневник Галины Андреевны», — предположил я и ошибся. Иван Иванович прочитал совсем другое, хотя тоже о войне. Вот то, что все мы услышали.

Рассказ начиная,Прошу тишины.Рассказ, как мальчишкаБежал от войны…

В селе под КалугоюЖил он. Но вотНемецкую бомбуПринес самолет…

И бомба село тоСо света свела.Остался мальчишкаОдин из села.

Ему бы гранату,Кинжала бы сталь,Он храбрый! Он имиВрага бы достал.

Но нет их. И онВиноват без вины.Решает мальчишкаБежать от войны.

Не трусом, чтоб страхомСебя торопить.А чтобы оружиеВ поле добыть!

Бежит он, а следом,Круша тишину,Немецкие танкиТолкают войну.

А сразу за нимиФашисты ползут…Осеннее небоРоняет слезу.

И плачут березыЛиствою над ним,Ну как им, березам,Остаться одним?

…Дороги, дороги,Дороги… Их три.Сошлись три дороги,Как есть три сестры.

Сошлись возле брата,А брат, кто же он?А брат — головастый,Глазастый бетон.

По самую шеюОн в землю зарыт,Но все на земле тойОн чует и зрит.

Как небо без громаГрохочет грозой…Как молят дороги:«Прими и укрой.

Не дай нас ногамиВойне растоптать.Сумей за нас, братец,В беде постоять!..»

Глаза-амбразурыТревоги полны.Какой-то мальчишкаБежит от войны!

Что сделает мальчик,Войдет ли он в дот?Иль, страхом гонимый,Сторонкой пройдет?

Не трус, видно, мальчик,Подкрался, глядит…И слышит вдруг: «Кто там?Коль свой — заходи!..»

Вошел. Огляделся.В стене три окна.И в каждом — ладошкаДороги видна.

И три пулемета.Построены в ряд.И на три дорогиВ те окна глядят.

А где пулеметчики?Надо их счесть.«Один!» — и обчелся,Один лишь и есть!

Немолод. ГодитсяМальчишке в отцы.И просит мальчишка:«Возьмите в бойцы!

Я ленту заправлю,Я воду залью,Я шагу отсюдаНе отступлю!..»

«Я верю! — емуПулеметчик в ответ, —Иной у фашистовДороги здесь нет.

И помощь была быТвоя хороша,Как выйдут ониПод огонь блиндажа…

Но я, командир,Говорю тебе «нет».Есть служба другая,Секретный пакет!

Его ты возьмешьИ отправишься с ним,Войну обгоняя,За Нару, к своим…

Но если в дорогеБез сил упадешь,Пакет этот вскройИ его уничтожь!»

Простился. И сноваМальчишка в пути.С секретным пакетомСпешит он идти.

Но силы на убыль,И голод грозит.Чем ужинал нынче,Тем завтра будь сыт!

Ну вот и ни каплиУж сил больше нет.Вскрывает мальчишкаСекретный пакет…

Но что это, снитсяГолодному сон?В пакете находитСухарики он.

Но не наважденье,Не сон это, нет!А тот, командирский,Секретный пакет.

И, добрый обманКомандиру простив,Он грыз их,Слезами сперва оросив..

Он грыз их и шел,Подмосковьем таим,И выжил, бедовый,И вышел к своим!

И в добрые рукиМосквою был взят.Мужал, поднималсяИ вырос солдат!И в сорок четвертом,Солдатом как стал,На запад,На западФашиста погнал!

А там, в сорок пятом,Его доконал!

* * *

Тем слава, кто порохСухим бережет.Тем слава, кто хлеб нашРастит и печет.

Раздались аплодисменты.

— Кто автор? Чья поэма? — послышались голоса.

— Автор неизвестен, — сказал Иван Иванович и угрожающе посмотрел на меня. И не зря. У меня так и чесался язык объявить автора. Им был сам Иван Иванович. Когда Галина Андреевна при нем проговорилась, что он в молодости сочинял стихи, я не очень удивился, вспомнив его поэтическое «Слово о хлебе». Но ни тогда, ни потом не мог извинить его скромность. Написать и не признаться в авторстве? Это до меня не доходило. Мне бы такое сочинить, я бы всем о себе раззвонил. Увы, скромность, я чувствовал это, не была моим уделом. Я вспомнил Катино письмо: «Всюду, как Буратино, сует свой нос», и… и, когда мне предложили выступить, отказался, сославшись на то, что лучше неизвестного сочинителя не скажешь.

ЭПИЛОГ

С высоты дома-башни мой завод как на ладони. Да что там завод. С высоты дома — а я живу на верхнем этаже — весь Ведовск у меня на ладони. Глянешь направо — речка Поля машет по кустам серебряным хвостиком. И тем же хвостиком, как белка по колесу, бьет по турбине, заставляя ее, ленивицу, добывать электричество и гнать по проводам под крышу голубиной почты. Издали почта как кубик со стеклянной крышей, а на самом деле она в два моих роста.

Над почтой кружат голуби-путешественники. Ведовские голубятники, мальчишки и девчонки, засылают их через знакомых во все концы страны. А оттуда, в Ведовск, они добираются «своим ходом». И не порожняком, с голубиной почтой, в которой мальчишки и девчонки других городов и сел рассказывают ведовским сверстникам о своем житье-бытье.