Гентианский холм - Элизабет Гоудж

Испытательный срок подошел к концу, и юноша был переведен на фрегат. Путешествие в штормовую погоду из Ла-Манша через Бискайский залив в Сардинию в декабре месяце, на незнакомом судне, среди людей, которых он еще не знал, поначалу не показалось ему улучшением положения. Скорей наоборот. Захария думал, что на этот раз на самом деле умрет от морской болезни, осложненной какой-то подхваченной лихорадкой. Он даже надеялся на это. Не большим утешением было даже то, что лорд Нельсон, которому они везли депеши и под началом которого должны были оказаться в конце путешествия, тоже не смог победить морскую болезнь. Захарии не было дела до лорда Нельсона. Он не надеялся достигнуть конца путешествия, да и не хотел этого. Рождество 1804 года настало и прошло, но он не мог даже думать о Стелле и докторе и о праздновании Рождества в Викаборо. Он мог думать только о том, как удержаться на ногах.

Восемь склянок. Звуки боцманских дудок проникали в причудливые кошмары его сновидения, и, еще борясь с хваткой удава, туже и туже сжимающего свои кольца вокруг его пояса, Захария понял, что ему пора на утреннюю вахту, выкатился из койки и схватился за поручень. Он уже научился в первую очередь хвататься за поручень, чтобы не упасть головой вниз. Хватаясь за него, он постепенно почувствовал что-то странное. У него, как обычно, кружилась и до дрожи болела голова, но тошноты не было… И корабль стоял неподвижно… При тусклом свете висящего фонаря Захария дотянулся одной рукой до своей куртки и штанов и натянул их. Одеваться, держась за поручень, в последние недели было серьезной проблемой, однако сегодня это удалось легче. Другой мичман, обладатель непоколебимого характера и доброго сердца, который тоже стоял на утренней вахте, принес таз холодной воды, и Захария погрузил в нее голову, смывая остатки сна и ночных кошмаров.

— Шторм выдул сам себя, и мы, слава Богу, стоим на якоре! — прошептал этот мичман, рыжеволосый мальчишка, которому едва исполнилось пятнадцать, Джонатан Кобб.

Потом он решительно схватил Захарию за локоть и потащил к трапу. Ему нравился Захария. Сам он был грубым, коренастым и нечестивым мальчишкой, невосприимчивым к образованию и хорошим манерам, поэтому его симпатия на первый взгляд казалась странной, но в характере мичмана была странная материнская черта, заставлявшая его опекать корабельного кота и всех страдающих морской болезнью. Кроме того, он любил мужество и считал Захарию мужественным человеком, так как, несмотря на морскую болезнь и лихорадку, тот никогда не просился в корабельный лазарет.

— Где мы, Кобб? — прохрипел Захария, карабкаясь вверх по трапу.

— Сардиния, — сказал Кобб.

Они поднялись по первому трапу и натолкнулись на мерцающую серую тень. Это был Сноу, корабельный кот. Животное появилось на свет белым, однако Кобб, который умывался только под сильным принуждением, так часто ласкал его, что теперь различить первоначальный цвет было невозможно.

— Привет, Сноу! Добрый старина Сноу! — Мичман сгреб кота под мышку и подтолкнул Захарию вверх по следующему трапу. Они достигли палубы, и ледяной воздух почти вышиб из них дыхание; зато звезды, которые были скрыты несколько последних ночей, сияли снова и весь мир купался в лунном свете.

Схватившись за леер, Захария посмотрел вокруг, и дух у него перехватило не только от холода. Флот качался на якорях рядом с берегом Сардинии — остров длинных приятных очертаний лежал перед ним. Море было тихим и спокойным, залитым странным светом. Величина неба почти пугала. Большие корабли, отдыхающие на мерцающей поверхности моря, в мягком сиянии кормовых фонарей превратились почти в ничто по сравнению с великолепием небес; однако каждый из кораблей обладал совершенной сказочной красотой. Свет был яркий, как днем, но какой-то неземной. Не раздавалось ни звука, и царило молчание, похожее на тишину в зале перед поднятием занавеса над некоей драмой. Впервые за все время пребывания на море Захария испытал некоторый трепет. В нем пробудилась радость, будто пламя в темном фонаре зажглось.

Тогда Захария поверил, что это окупает все. Мгновение высшей красоты стоило всех превратностей путешествия. Так было всегда. «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»[14]. Это была главная истина земного существования, и все люди жили по ней, даже если не подозревали этого. Именно поэтому каждый человек следовал за своей звездой через страдания, и в конце пути все бессчетные огни должны были слиться воедино.

Кобб дергал его за рукав.

— Смотри! Вон адмиральский флагман. Видишь — герб Нельсона на корпусе?

Захария вздохнул, потер глаза и внимательно посмотрел на «Викторию», стоящую на якоре под звездами — причем самая яркая звезда казалась фонарем, горящим над верхушкой мачты, — и в юноше возник трепет иного рода. Он никогда не видел лорда Нельсона, да и никогда не хотел его увидеть, однако теперь служба под его началом приобрела для него особое значение. Он вспомнил «счастливую звезду» Нельсона, о которой они говорили в столовой доктора. Этот человек сознательно искал славу, был влюблен в нее, и все они следовали за ним по этому пути. И, что бы им не предстояло, финал обещал быть незабываемым, символическим и все искупающим.

Кобб снова дергал его за рукав.

— Пошли, ты, помешанный. Пошли!

Корабль просыпался, начиналась обычная ежедневная жизнь утренней вахты, и Захария тоже пришел в норму. На камбузе, где кок разжигал огонь, послышался грохот. Вахта носилась с ведрами, щетками, метлами, пемзой и песком для уборки судна. Кобб и Захария направились каждый на свое место, причем Кобб все еще держал под мышкой кота. Помпы были остановлены, рулевые и впередсмотрящие освобождены от вахты. Через несколько часов, когда главный боцман просвистел к завтраку, солнце уже сияло в ясном небе, однако опять задул сильный норд-вест. И все же волна бодрости, чувство, что вот-вот должно произойти что-то грандиозное, пришло не только к Захарии, но и ко всем на борту. Люди в тот день посвистывали за работой, и в обед, после раздачи грога, со всех судов послышались звуки мелодии «Капель бренди».

«А Джонни подарят новую шапку,И Джонни пойдет на базар,И Джонни купит новую лентуИ в кудри ее вплетет…»

К середине дня облака снова затянули небо, и задул штормовой ветер, однако, казалось, этого никто не замечал. Ожидание росло и росло, и достигло кульминации, когда два фрегата наблюдения влетели на рейд, как птицы, и на мачту «Виктории» взвился сигнал «Неприятель в море».

Конец этого смелого предприятия еще не наступил, но для Захарии десять месяцев, которые вели его к цели, были совершенно отличны от месяцев, предшествовавших этому звездному утру. Он был по-прежнему чувствителен и ненавидел морскую жизнь так же, как и всегда, его страх все еще был злым духом, с которым нужно было постоянно бороться, но в эти дни в душе юноши уже горел свет, зажженный прирожденным полководцем на флагманском корабле.