Все сражения русской армии 1804-1814. Россия против Наполеона - Виктор Безотосный

Безусловно, русские войска в деле 7(19) августа под Валутиной горой (эти события иногда называют сражением при Гедеоново или при Лубино) проявили присущие им стойкость в бою против превосходящих сил противника. Да и не на должной высоте оказались французские военачальники в отсутствие Наполеона на поле сражения. Они проявили удивительную несогласованность и упустили реальный шанс нанести поражение армии Барклая. Необходимо сказать, что и русские генералы допустили значительное число элементарных ошибок, которые же самим пришлось срочно исправлять, но, к сожалению, ценой самоотверженности войск. Но из-за нескоординированности действий русских генералов (в том числе и по вине Барклая) 1-я Западная армия попала в тяжелое положение. В некоторой степени сложившееся положение можно объяснить появлением в рядах армии генеральской оппозиции, о которой мы уже упоминали.

Генеральская оппозиция в русской армии

В 1812 г. Александр I был уверен в неизбежности столкновений среди генералитета, и в этом он не ошибся. Даже по опыту предшествующих войн редко какая кампания обходилась без личных стычек и мелочных обид на коллег среди военачальников. Ничего удивительного в этом не было – в любые времена и во всех странах генеральская среда всегда отличалась повышенной профессиональной конкуренцией и столкновением честолюбий. Борьба в недрах генералитета в 1812 г. велась в нескольких плоскостях и в разных направлениях. Она затрагивала многие аспекты, а в зависимости от ситуации и актуальности возникающих проблем видоизменялась и принимала самые разные формы. На клубок профессиональных, возрастных, социальных и национальных противоречий накладывал заметный отпечаток груз личных претензий и неудовольствий генералов друг другом. Обычные служебные столкновения в военной среде в мирное время в стрессовый период боевых действий чрезмерно накалялись и искали выход, что и приводило к формированию группировок недовольных генералов.

Предпосылки будущих генеральских столкновений обозначились еще перед войной во время разработки планов. В этот процесс тогда оказалась втянутой лишь часть русского высшего генералитета и штабная молодежь. Большинство составителей проектов, если не брать в расчет детали, исходили из необходимости отступления в первый период войны. Меньшинство (но среди них такие значимые фигуры, как П.И. Багратион и Л.Л. Беннигсен) предлагало наступательные действия на чужой территории. Таким образом, уже перед войной выкристаллизовались два подхода к проблеме, и между этими двумя доминирующими точками зрения развернулась последующая борьба.

Комплекс предвоенных планов послужил фоном или в лучшем случае источником, из которого черпал мысли М.Б. Барклай де Толли – на него император возложил основное бремя обязанностей по подготовке к войне. Несмотря на некоторые колебания в выборе пути и средств (из-под пера Барклая выходили и проекты превентивных наступательных действий), было принято твердое решение об отступлении в начале войны. Главная стратегическая идея – необходимость отступления – тогда витала в воздухе. Барклай как военный министр, единственный из высших генералов имевший доступ к секретным материалам (ему подчинялась Особенная канцелярия, орган русской разведки, через его руки проходили все разведданные и информация о состоянии русских войск), разработал, а затем с полного согласия Александра I осуществил отход русских войск. Сам план разрабатывался втайне, круг посвященных был ограничен, подавляющее же число военачальников не знало о его существовании. Но очевидная на бумаге и разработанная теоретически концепция необходимости отступления в глубь страны при реализации неизбежно должна была встретить непонимание, а скорее всего, даже неодобрение со стороны генералов-практиков, воспитанных на суворовских принципах наступательных войн 2-й половины ХVIII столетия.

Уже говорилось, что Александр I вел собственную игру и, будучи фактическим главнокомандующим в первый месяц войны, не счел нужным сообщать даже высшим генералам свои далеко идущие намерения. Он предпочитал отдавать приказы и раскрывать лишь детали будущего плана. Но как искушенный политик, он прекрасно предвидел возможную негативную реакцию на отступление со стороны генералитета и общества. Как тонкий психолог, он не любил подставлять себя под удары общественного мнения, всегда подстраховываясь и оставаясь в тени, предпочитал выставлять на общий суд мнимых инициаторов. Как опытный и поднатаревший в интригах политик, он предварительно выбрал на «заклание» генералитету ряд фигур. В начале кампании самым подходящим объектом для критики военных кругов стал К. Фуль (его даже именовали «военно-духовным отцом государя») в связи с его идеей Дрисского укрепленного лагеря. Фигура же Фуля являлась идеальным громоотводом и была сознательно выбрана Александром I. Эту ситуацию очень тонко подметил проницательный Ж. де Местр. По его мнению, это был «пруссак с головой, набитой древней тактикой и тщеславными преданиями; каменщика сего приняли здесь за архитектора» [328] . Налицо же имелся требуемый результат – все генералы решительно ругали Фуля. Возможно, у царя, помимо Фуля, имелись и другие кандидатуры, готовившиеся на заклание в жертву праведного гнева общества и генералитета. Например, Ф.О. Паулуччи (назначенный начальником штаба 1-й Западной армии), которого штабные структуры буквально «съели» в течение нескольких дней, и он просто не успел стать «козлом отпущения». Таким образом, Александр I умело отвел недовольство и первые удары общественного мнения от истинных творцов отступательной стратегии, т. е. от себя и от Барклая. Но только на небольшой промежуток времени.

Главный «виновник» всех бед и «русская» партия

Вскоре Александр I покинул армию и, дав поручение Барклаю далее продолжать отход, оставил главнокомандующего 1-й армии один на один с генералитетом. Он стал вторым объектом для критики, еще более сильной, чем в отношении Фуля. Именно дальнейшее претворение в жизнь отступательной стратегии в практике боевых действий, особенно после соединения двух армий (Барклая и Багратиона), послужило мощным толчком для возникновения в армейских рядах уже настоящей военной оппозиции. Наиболее четко такое положение блестяще показал в своей монографии «Неразгаданный Барклай» А.Г. Тартаковский. Он едва ли не первый, кто так полно описал борьбу генеральских группировок в июле – августе 1812 г. и доказал, что взрыв антибарклаевских настроений пришелся на период боев под Смоленском [329] . Если развенчание дрисской затеи Фуля проводилось в узком кругу придворной и штабной сферы под присмотром императора, то в акции против военного министра оказались втянутыми уже широкие слои офицерского корпуса. Причем этот процесс явно вышел за рамки простой критики. Он уже не поддавался контролю со стороны российского монарха из-за его отдаленного пребывания и грозил принять стихийные черты. Первопричиной конфликта в армейских верхах стал профессиональный аспект, но помимо него, следует указать и на комплекс застарелых проблем, наложившихся на создавшуюся ситуацию.

Фигура Барклая уже с момента его резкого карьерного подъема в 1809–1810 гг. вызывала большое раздражение среди высшего генералитета, особенно у представителей российской аристократии. Он воспринимался как выскочка, не имевший хорошей дворянской родословной. Хотя Барклай в третьем поколении являлся русским подданным, в обществе он воспринимался как иноземец, прибалтийский немец (лифляндец), или, по выражению Багратиона, «чухонец». Это обстоятельство дало возможность противникам военного министра строить и вести ярую критику, активно используя тезис о «засилье иностранцев». В этот период национальный аспект в генеральских спорах чисто внешне вышел на передний план. Но он был во многом обусловлен итоговым раскладом национальных сил в генералитете – только 60% генералов носили русские фамилии, правда, с единоверцами эта цифра увеличивалась до 66,5%. Каждый же третий генерал (33%) носил иностранную фамилию и исповедовал иную религию [330] . Отметим еще одну любопытную деталь: по суммарным сведениям о русском офицерском корпусе 1812 г., обобщенным Д.Г. Целорунго, носители иностранных фамилий не превышали 9–11,1% [331] . Национальная ситуация на армейском «олимпе» не соответствовала аналогичной раскладке в низах.

Чрезмерное засилье иноземных элементов в генеральской среде неизбежно должно было вызвать внутреннюю реакцию, что и произошло. Патриотический подъем и недовольство иностранцами в высших эшелонах армии и в военном окружении царя уже на начальном этапе войны породили в офицерской среде неформальную группировку, которую можно назвать «русской» партией. В целом она выражала интересы офицерской молодежи и генералов с русскими фамилиями. Эта группировка представляла мнение новой генерации российского дворянства, ориентированной на службу. Она не имела четко выраженной идеологии и руководствовалась национальными и узкопрофессиональными взглядами. Обилие иноземцев в штабах и на командных постах вызывало вполне понятные опасения с их стороны как за судьбу державы, так и за свою карьеру. В драматических условиях отступления в среде командного состава родилось чувство, что за них уже все решили лица с нерусскими фамилиями. Мало того – их мнения не спросили, а принятое решение казалось пагубным и грозило трагедией для армии и страны.