Луна и солнце - Макинтайр Вонда Нил

— Его величество поступает так, как ему заблагорассудится, — сказал граф Люсьен. — Я лишь предложил логическое обоснование его выбора.

— И вы спасли ее только поэтому?

Люсьен не ответил.

— Что ж, хорошо, — прошептала она. — Вам дорого одно лишь благо его величества. Вы спасли русалку потому, что он не должен убивать морскую женщину, обрекая на гибель свою бессмертную душу?

— Вам лучше заснуть, — сказал Люсьен, предпочитая прервать разговор на опасную тему. — Завтра утром вернется доктор Фагон.

— Неужели вы хотите, чтобы я умерла от кровопускания, как мой отец?

Последние слова она произнесла сдавленным шепотом, вне себя от ужаса. Люсьен уже раскаивался в том, что отказал ей в смелости, ведь у всех, кого он знал, была по крайней мере одна фобия, а с точки зрения Люсьена, бояться докторов было совершенно разумно.

— Вы ненавидите меня? — прошептала она.

— Помилуйте, почему вы так решили?

— Тогда не позволяйте им больше пускать мне кровь, — взмолилась она, — пожалуйста!

— Вы и в самом деле слишком многого от меня требуете.

Если король повелел сделать мадемуазель де ла Круа кровопускание, Люсьен никак не мог этому воспрепятствовать. Он посвятил свою жизнь выполнению королевских приказов, а не противодействию им.

— Пожалуйста! Пожалуйста, дайте мне слово!

Она с трудом приподнялась в постели, в ужасе и отчаянии вцепившись в его руку. Страх и боль на миг превратили ее в затравленное, обезумевшее животное.

— Пожалуйста, помогите мне! Мне так нужен друг!

— Я сделаю все, что смогу.

— Дайте мне слово.

— Хорошо, — сказал он, не до конца уверенный, что поступает правильно, но тронутый ее страхом. — Обещаю.

Она бессильно опустилась на постель, дрожа, все еще не отпуская его руку, и закрыла глаза. Ее волнение постепенно улеглось, пальцы разжались.

Люсьен вздохнул и пригладил ее влажные, потемневшие от пота волосы.

Мари-Жозеф покачивалась на волнах забытья, то уплывая в сон, то ненадолго возвращаясь, ощущая присутствие графа Люсьена, утешенная его обещанием, чувствуя близость обитателей своего воображения, боясь увидеть их в своих снах. Она и сама не в силах была понять, что внушает ей больший ужас: сновидения или реальность.

Когда она проснулась, в комнату из окон лился лунный свет, словно затопивший пол расплавленным серебром. Граф Люсьен ушел. Халида спала рядом с ней, обнимая и согревая ее, и это было необычайно приятно. Доктор Феликс забыл свою угрозу пустить кровь и Халиде; на руках у сестры Мари-Жозеф не увидела ни порезов, ни повязок. Ив дремал, уронив голову на стопку бумаг. Утром он наверняка проснется со стоном: «Шея затекла!»

Ив и Халида, вероятно, раздели ее, потому что на ней осталась только запятнанная кровью рубашка. Она надеялась, что Халида предварительно попросила графа Люсьена уйти и что с нее не стали совлекать одежды на глазах у адъютанта короля. Она не принадлежала к августейшей семье, и потому ей не пристало одеваться на глазах у придворных и справлять нужду при свидетелях.

Она села в постели, ощущая слабость и головокружение.

Проснулся Ив:

— Сестра, тебе лучше?

— Зачем ты разрешил пустить мне кровь?

— Это сделали ради твоего же блага.

Оказывается, он успел просмотреть ее эскизы; их-то он и подложил под голову. Сейчас он пролистал всю стопку с совершенно непроницаемым выражением лица.

— Эту историю поведала мне русалка, — сказала Мари-Жозеф. — Вот что на самом деле случилось во время охоты. Ты пленил не двух русалок, а трех. Они оказали сопротивление, и матросы убили одну…

— Перестань! — оборвал ее он. — Это я рассказал тебе.

— Неправда! Они убили одну и съели. И ты тоже вкусил ее плоти.

— Это мясо животного! И очень и очень вкусное. Если я его попробовал — что за беда?

— Ты всегда уверял, что не способен солгать! Но сейчас я говорю правду, а ты ее отвергаешь. Пожалуйста, поверь мне. Ив, дорогой брат, почему ты перестал мне верить?

Ее взволнованная речь разбудила Халиду.

— Мадемуазель Мари?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она приподнялась на локте, сонно щурясь. Мари-Жозеф взяла ее за руку, отчаянно ища хоть какой-то поддержки.

— Русалки — неразумные твари, которыми человек вправе распоряжаться по своему усмотрению, — объявил Ив и пересел поближе к ней на постель. — Тебе следует удалиться от двора. Всеобщее внимание чуть было не лишило тебя рассудка. В монастыре ты убережешься от любых волнений и дух твой избежит смятения.

— Нет!

— Вернувшись в монастырь, ты почувствуешь себя счастливой.

— Да она будет там страдать! — закричала Халида.

— Пять лет мне запрещалось читать книги, — начала Мари-Жозеф. — Сестры уверяли, что знание развратит меня, подобно тому как оно развратило Еву. — Она постаралась простить брату его жестокое решение, но ни за что не согласилась бы подчиниться ему во второй раз. — Я не имела права слушать музыку. Сестры не позволяли. Они говорили, что женщинам положено молчать в доме Божьем и что этого требует папа римский. Мне не разрешалось ни читать, ни заниматься науками — у меня просто не было выбора! Я могла лишь думать, размышлять, задавать вопросы, хотя и не смела произнести их вслух. Математика! — Она рассмеялась злым, отрывистым смехом. — Они считали, что я пишу заклинания! Мысленно я слушала музыку, которая никогда не звучала в монастырских стенах, я не могла изгнать ее из собственного сознания, как бы я ни молилась и ни постилась. Я называла себя безумной, грешной… — Она заглянула ему в лицо. — Господин Ньютон ответил на мое письмо, но они сожгли его, не открывая, у меня на глазах! Как ты мог отправить меня туда, где каждый миг был для меня пыткой? Я думала, ты меня любишь…

— Я хотел защитить тебя…

Внезапно его прекрасные глаза наполнились слезами. Смягчившись, он обнял ее, словно стараясь уберечь от опасностей.

— А теперь я возложил на тебя слишком тяжкие обязанности — эта работа тебе не по силам.

— Я люблю эту работу! — воскликнула она. — Я занимаюсь ею с радостью! Я хорошо ее выполняю, я не глупа! Ты должен меня выслушать!

— Мой долг — направлять и наставлять тебя. Твоя привязанность к морской твари противоестественна.

— Моя привязанность к ней не имеет никакого отношения к тому, что она мне поведала. Ты же сам знаешь, что она говорит правду.

Он встал на колени у ее постели и взял ее за руку.

— Помолись вместе со мной, — попросил он.

«Молитва утешит и укрепит меня», — подумала Мари-Жозеф.

Она соскользнула на пол и тоже опустилась на колени, сложив руки, склонив голову, и стала ждать, когда ее объемлет благодатное присутствие Господне.

— Оделетт, ты тоже можешь помолиться за выздоровление Мари-Жозеф!

— Ни за что! — отрезала Халида. — Отныне я не буду возносить христианских молитв, отныне я свободная женщина и магометанка и меня зовут Халида!

Плотнее закутавшись в одеяло, она отвернулась к окну и стала смотреть в залитый лунным светом сад.

— Господи, — прошептала Мари-Жозеф, — Господи…

«А вдруг Господу угодно, чтобы я страдала? — мысленно вопрошала она. — Но мои муки ничтожны в сравнении со страданиями мучеников, с отчаянием русалки. Другие с легкостью переносят кровопускание, и я должна научиться стойко переносить эту процедуру».

Вместо этого она вынудила Лоррена поступить дурно и теперь не могла относиться к нему по-прежнему. Ей сделалось безразлично, нравится она ему или нет. Однако она упала в глазах графа Люсьена, а это уже волновало ее.

«Господи, — прошептала Мари-Жозеф, — Господи, молю Тебя, обрати на меня взор свой, пожалуйста, укрепи и направь меня. Просвети меня, укажи мне, что делать и от чего воздерживаться».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Она умоляла Господа дать ей какой-то знак и даже смела надеться, что его дождется. Но, невзирая на все ее жаркие молитвы, Господь не явил себя.

Глава 18

Лунный свет проникал сквозь оконное стекло и изливался на пол. Мари-Жозеф выскользнула из постели. Она замерла на минуту, и приступ слабости и головокружения миновал.