Светлячок надежды - Кристин Ханна

Облачко опустила руку в карман и нащупала деньги. Может, ей отказаться от них, просто выбросить под дождь. Это бы могло стать символом освобождения, началом чего-то нового в ее жизни.

Но вытащила она из кармана не деньги, а визитную карточку с загнутым уголком.

Доктор Карен Моди

Западный реабилитационный центр

Ниже было написано: Если вы готовы к переменам.

За свою жизнь Облачко слышала эти слова сотни раз от врачей и социальных работников. И даже от дочери. Люди все время делают вид, что могут помочь – и хотят.

Она никогда им не верила, даже когда носила имя Дороти и была достаточно молодой, чтобы верить в доброту незнакомых людей. За прошедшие годы она выбросила не один десяток подобных визитных карточек, флаеров и брошюр.

Но теперь, когда она сидела на пахнувшем гнилью крыльце и капли дождя падали на ее ноги, это слово – перемены– наполнило ее сердце тоской. Она заглянула в пропасть своего одиночества и ужаснулась ее глубине и мраку.

Западный реабилитационный центр.

Указанная улица находилась в одном квартале. Может, это знамение?

В ее жизни был период, когда она верила в знамения. Годы, отданные групповой терапии и униатской церкви. Она металась в поисках спасения. Погружение в веру сменялось депрессией, такой глубокой и мрачной, что из нее можно было только выползти. Раз за разом она терпела поражение, и каждое поражение отнимало у нее силу и надежду.

Единственный бог, к которому Облачко не обращалась – это она сама. Реабилитация, трезвость, день за днем. Эти слова пугали ее. Что, если она действительно попытается стать лучше и разумнее и потерпит неудачу? Что от нее тогда останется?

И вот к чему она пришла. Шестьдесят с лишним лет, сожительница злобного пьяницы, груша для битья, без дома и без работы, алкоголичка и наркоманка. Мать и в то же время не мать.

В ней уже не осталось ничего, что можно было бы спасти. Это дно, которого она боялась всю жизнь. Она сломлена и больше ни на что не годна. И подняться сможет, только если ей кто-то поможет.

Она так устала от этой жизни, она совсем выбилась из сил.

Именно усталость и решила дело.

Она ухватилась за шаткие перила и с трудом встала. Потом стиснула зубы, вышла под дождь и побрела дальше, хромая, но не останавливаясь.

Реабилитационный центр располагался в небольшом кирпичном здании с плоской крышей, построенном еще в те времена, когда город Сиэтл только начинался. Рядом на бетонном виадуке грохотали проезжающие машины. Задержав дыхание, Облачко потянулась к дверной ручке.

Заперто.

Она опустилась на бетонные ступеньки, не защищенные навесом. Дождь вымочил ее насквозь. Голова раскалывалась, боль в шее и лодыжке не проходила. Ее трясло, но она не двигалась. Сидела, сжавшись в комок, и дрожала от холода, пока ее внимание не привлек какой-то звук. Подняв голову, она увидела доктора Моди, которая стояла у ступеней крыльца с ярким зонтом в руке.

– Я не смогу, – глухо сказала Облачко, дрожа всем телом.

Доктор Моди поднялась на ступеньки и протянула руку:

– Пойдемте, Дороти, внутрь, там сухо.

– Думаю, сухо – это самое главное.

Доктор Моди рассмеялась:

– Чувство юмора. Это хорошо. Вам оно понадобится.

В реабилитационный центр вошла Облачко, а через сорок дней из него вышла Дороти Харт. Теперь она стояла в своей маленькой комнате и собирала немногочисленные пожитки: самодельные бусы и старую черно-белую фотографию с пометкой «октябрь 1962» по зубчатому белому краю.

Когда она вошла в это здание, эти ее личные вещи мало что значили для нее. Безделушки, сказала бы тогда Облачко, но теперь она понимала их ценность. Это сокровища, и все свои непутевые годы она каким-то чудом держалась за них. Доктор Моди утверждает, что сохранила их настоящая Дороти – тот маленький, здоровый обломок ее самой, который оказался настолько сильным, что не дал ей окончательно погибнуть.

Дороти не знала об этом. Честно говоря, она пыталась не думать о девочке, которой когда-то была, и о своей жизни в доме на ранчо «Фламинго». Ей трезвой было так же трудно оглядываться назад. Теперь ее жизнь измерялась секундами, вдохами и выдохами, невыпитыми порциями спиртного, невыкуренными сигаретами с марихуаной. Каждая секунда без алкоголя и наркотиков была победой.

Это началось так же, как все ее отчаянные попытки вернуться к нормальной жизни, – с чувства облегчения. В первое время больше всего успокаивает сознание того, что теперь за тебя кто-то отвечает, кто-то, но не ты сам. Она вошла в центр и подчинилась правилам. У нее не было ни освежающей жидкости для рта, ни другого алкоголя, который нужно было отобрать, ни сумок, чтобы их обыскивать. Доктор Моди отвела ее в маленькую комнату с решетками на окнах, выходивших на серую бетонную дугу виадука.

Когда дрожь в руках усилилась, а головные боли стали невыносимыми, она впервые осознала, что означает принятое ей решение, и буквально взбесилась. Именно так, хоть ей и не нравилось это слово. Ее безумие было безмерным – она швыряла стулья, до крови разбила голову об стену, кричала, чтобы ее выпустили.

Закончилось все в палате детоксикации. Эти семьдесят два часа были самыми длинными в ее жизни. В ее памяти теснились обрывочные картины, которые наползали одна на другую, делались размытыми, пока не теряли всякий смысл. Она помнила запах собственного пота, вкус желчи, поднимавшейся к горлу. Ее рвало, она сыпала проклятиями, вырывалась, кричала. Умоляла отпустить ее, дать хотя бы один глоток.

А потом вдруг чудесным образом она заснула и проснулась в другом мире, словно после шторма прибитая волной к берегу. Дезориентированная, все еще дрожащая и слабая, как новорожденный щенок.

Трезвая.

Трудно даже описать, какой незащищенной она себя чувствовала тогда, какой хрупкой и ранимой. День за днем она сидела на сеансах групповой терапии, словно призрак, слушая исповеди соседок: «Привет, я Барб, и я алкоголик. Привет, Барб».

Это было как ужасный момент, и она отключалась, грызя ногти до крови и думая о том, когда, наконец, сможет напиться, и что ей здесь не место – эти парни принимали смертельные дозы, садились в машины и убивали людей на дорогах, их выгоняли с работы. Они были закоренелыми пьяницами, а она просто неудачником, который пьет.

Дороти помнила, когда все изменилось – на утренних групповых занятиях, недели через три после детоксикации. Она смотрела на свой обгрызенный ноготь и слушала вполуха толстуху Джильду, которая жалобным голосом рассказывала, как ее изнасиловали на вечеринке студенческого братства; она горько плакала, пуская сопли, а доктор Моди посмотрела на Облачко.