Мэри Джейн - Джессика Аня Блау

– Мэри Джейн, ты даже не поешь с нами? – Иззи обняла меня за ноги.

– Прости. – Я поставила пустую сковороду на конфорку, а затем подняла Иззи и зарылась лицом ей в шею. Желание расплакаться поднялось от моей груди к самому горлу, как волна, готовая вот-вот прорвать плотину. Но я проглотила его и продолжила крепиться.

Я поцеловала Иззи в щеку, а затем поднесла ее к банкетке и усадила перед тарелкой. Вилок на столе не было, и я метнулась к ящику со столовыми приборами. Открыв его, я на мгновение залюбовалась царящей в нем чистотой. Буквально на прошлой неделе мы с Иззи выпотрошили поддон со всеми приборами и привели его в порядок. До этого и в поддоне, и в выдвижном ящике, где он хранился, было полно крошек, застарелых пятен варенья, неопознанных семечек и даже дохлых жуков. Я хотела показать маме, каким чистым стал ящик теперь. Это она могла бы оценить по достоинству.

– Нам пора идти, дорогая. – Мама скрестила руки на груди и смотрела на меня выжидающе.

Я быстро достала ножи и вилки и положила их на стол. Я склонилась над ухом Иззи и прошептала:

– Обещаю, что я вернусь, но, возможно, не раньше, чем начнутся занятия в школе.

Иззи посмотрела на меня огромными влажными глазами. Я быстро поцеловала ее, прежде чем успела впитать ее чувства и испытать их поверх своих собственных, и вышла из кухни вслед за родителями.

Доктор и миссис Коун проводили нас в прихожую. Никто не проронил ни слова, пока доктор Коун не открыл входную дверь.

– При такой влажности невозможно играть в гольф, – посетовал мой отец.

– Не сомневаюсь, – сказал доктор Коун. – Если бы не влажность, я бы легко вынес температуру и градусов на пятнадцать выше этой.

– Вы тоже играете в гольф? – спросила миссис Коун у моей мамы.

– Предпочитаю теннис.

– Особенно парный, – добавил отец. – Одиночный теннис в такую жару плохо сказывается на дамских прическах.

Мама улыбнулась и пригладила рукой жесткие волосы.

– Что ж, большое спасибо за гостеприимство.

– Мы были бы счастливы, если бы Мэри Джейн смогла вернуться до конца лета, – сказал доктор Коун.

– Как жаль, что она не может, – ответила мама и улыбнулась широко и натянуто, как будто позируя для фотографии, которую не хотела делать.

Я не сводила глаз с лестницы, надеясь увидеть там Джимми или Шебу, спускающихся вниз. Казалось невозможным, что сейчас я выйду за эту дверь и больше никогда их не увижу.

– Что ж, прощайте, – сказал мой отец, и в следующее мгновение я снова шла по тротуару, зажатая между своими родителями, направляясь к нашему дому. Я несколько раз оборачивалась, надеясь, что кто-нибудь из Коунов, может быть, даже сам доктор Коун, выбежит на улицу и будет умолять меня вернуться. Но никто этого не сделал.

Мама отперла входную дверь, и мы втроем шагнули в стерильную прохладу кондиционера. Отец тут же направился к своему креслу.

– Накроешь стол к обеду, – распорядилась мама.

Я пошла за ней на кухню. Она достала из холодильника кастрюлю и поставила ее на плиту.

– Куриный суп с лапшой.

Я взяла три глубокие тарелки и поставила их на кухонный стол. Потом открыла ящик со столовыми приборами. Я не могла не оценить эту сияющую, упорядоченную чистоту. Ложки гнездились одна в одной, как бы обнимая друг друга. Ножи лежали строго в ряд, как сардины в банке. А вилки были ровно составлены двумя аккуратными стопками. Я посмотрела на маму, медленно помешивающую суп. Уголки ее губ сползли вниз, словно улыбка расплавилась от жары. Не давая себе времени передумать, я поднесла руку к вилкам и опрокинула стопку. Потом я проделала то же самое с ножами. Ложки льнули друг к другу, как спящие котята. Я перевернула половину из них вверх дном и вынула три ложки из ящика.

Будто в попытке замести следы, я остановилась у плиты.

– Выглядит аппетитно. – Мама ничего не ответила, и я спросила: – Как тебе Коуны? Что ты думаешь о Шебе?

Мама положила ложку для размешивания на керамическую подставку в форме еще большей ложки и подошла к холодильнику.

– Все их семейство тебя обожает, это очевидно. – Она достала из холодильника пакет нарезного белого хлеба, сливочное масло в стеклянной масленке и стопку упакованных в целлофан ломтиков сыра «Крафт».

– Хочешь, я приготовлю бутерброды с сыром?

– Ты используешь слишком много масла. – Она составила продукты на стол, затем подошла к ящику со столовыми приборами и открыла его. Мое сердце ухнуло в пятки, как старый ботинок в пруд.

Мама пару секунд всматривалась в беспорядок. Потом она быстро поправила все приборы, достала нож, отрезала кусочек сливочного масла, положила в сковороду и включила газ.

– В следующий раз я постараюсь класть поменьше масла. – Мой голос звучал тихо, неуверенно.

– И ты пересаливаешь. – Мама поместила в сковороду три куска хлеба.

– Я постараюсь быть внимательнее.

– Кухня – не место для беспечности и небрежности. Особенно когда дело касается масла и соли. – Она распаковала ломтики сыра и выложила их на хлеб.

– Тебе понравилась Иззи? Правда, она очень милая? – Я отчаянно хотела, чтобы мама прониклась магией дома Коунов.

– Чем они питались до твоего появления в их жизни? Они говорили о тебе так, словно ты Ганди, раздающий хлеб голодающим.

Что я могла сказать, что заставило бы маму сменить вектор ее отношения к Коунам с порицающего на одобряющий? Неужели она не могла принять хотя бы то, что я стала неотъемлемой частью их семьи?

– Ну… – Я помедлила, подбирая слова так, чтобы ответить на вопрос, не подставляя семью. – До того, как я начала готовить для них, они часто покупали еду в кулинарии «Эддис». И иногда заказывали китайскую еду или ходили в «Маленькую таверну».

Мама посмотрела на меня так, словно я сказала, что они подъедали собачьи какашки с тротуара.

– Бедная, бедная девочка. – Она вернулась к бутербродам. – С ее матерью что-то не так.

Я открыла буфет, достала три тарелки и поставила их на стойку рядом с плитой.

– О чем ты, что, по-твоему, с ней не так? – Мое любопытство было искренним.

– То, как она одета. То, что она не кормит своего ребенка.

– Но она очень сильно любит Иззи. Я думаю, ей просто не нравится быть домохозяйкой.

– Возьми салфетки и сложи их втрое. – Мама кивнула на салфетницу из желтой пластмассы, которая всегда стояла на кухонном столе. – Если она не хотела быть домохозяйкой, ей не следовало заводить ребенка. И уж точно не следовало подвергать этого ребенка