Комендантский час - Вероника Иванова

— Теперь я могу идти?

Сверкающая голова церемонно качнулась, и песчаный голос прошелестел:

— С самыми добрыми пожеланиями.

— И вам тоже не хворать.

Есть такая расхожая фраза, которой любят описывать сложные ситуации. Ага, про воздух, который искрит от напряжения. Я всегда считал ее не более чем фигурой речи, придуманной для пущей красоты, но, вернувшись на камбуз, еще раз убедился, что в каждой глупости есть доля истины.

Вася искрился. Совершенно натурально.

Правда, не как новогодняя елка в исполнении белой мыши. Скорее я видел что-то похожее на блестки, щедро рассыпанные по коже, как если бы мой лохматый друг вдруг собрался отправиться на праздничный карнавал. И они точно были снаружи, а не внутри, эти сверкающие пылинки.

Но, пожалуй, больше вопросов вызывало не странное светопреставление, а Васина поза. Я в каком состоянии духа его оставил? Мягко говоря, в угнетенном. Что обычно делает человек, когда злится и тревожится одновременно? Правильно. Места себе не находит. Например, слоняется из угла в угол. Или что-нибудь теребит. И уж точно ждет развития событий, но не…

Вася сидел на полу, закрыв глаза, сплетя ноги по-турецки, сцепив пальцы в замок и заложив ладони за голову: наверное, чтобы мягче было опираться о стену. Единственное, что портило явленную мне картинку из серии «повседневная жизнь йогов», это вздутые вены на висках, а в остальном царила полная безмятежность.

На мое появление он не прореагировал. Никак. Можно было ответить взаимностью, но на кончике Васиного носа так заманчиво висела одна искорка…

Она и в самом деле взлетела в воздух от моего щелчка. А вот потом произошло нечто непонятное.

Я видел, как лохматый словно вздергивает себя сам за шкирку, мгновенно оказываясь на ногах, и тянется в мою сторону, явно намереваясь предложить не рукопожатие, а совсем наоборот. И в то же самое время я видел происходящее в режиме обратной съемки, так что, когда моргнул, все вокруг было прежним. Кроме пустого места на Васином носу.

— Не делай так больше.

— Как «так»?

— Не подкрадывайся.

Он вообще в своем уме? В той пародии на сандалии, что достались мне в качестве сменной обуви, можно было даже не пытаться ходить тихо: подошва щелкала об пол на каждом шаге. Или в астрале второго контура такой мелочи, как звуковые волны, значения не придают?

— Когда в следующий раз медитировать соберешься, ищи местечко поудобнее.

Один глаз, слава богу, уже не налитый белизной, открылся и посмотрел на меня:

— Ты еще жива, моя старушка?

— Как видишь. А ты рассчитывал на пышные похороны? Ну извини. Я с людьми ссориться не умею.

— Да уж, да уж.

Лохматый заметно расслабился, вынул руки из-за головы, чуть встряхнулся и…

Могу поспорить, что двигался он примерно так же, как и блондинка, демонстрировавшая свою боевую готовность, но, пожалуй, в очном соревновании оказался бы победителем. Даже предоставив сопернице фору. А дальше возникал очень простой и естественный вопрос.

Они что, учились в одной и той же школе молодого бойца? Или просто от природы обладают схожими навыками? Пожалуй, первое вероятнее. Хотя и второе до конца исключать нельзя.

— Чего вылупился?

Ищу улетевшие искорки, вот чего. Вспорхнувшие и растворившиеся в воздухе.

— Ты по жизни чем вообще занимаешься?

Я бы, например, насторожился, спроси меня кто-нибудь об этом. Почувствовал бы подвох или угрозу, что было бы совершенно нормально между двумя незнакомыми людьми. А в глазах лохматого заплясали бесенята:

— Помогаю тому, кому делать нечего.

Это могло означать все что угодно, но прежде всего это было приглашением. Как минимум к разговору, как максимум — к продолжению знакомства. Расширению и углублению. Но прокладывать трубопровод дружбы дальше нам не пришлось, потому что из коридора снова раздалось шуршание: делегация покидала корабль.

Первым по коридору прошел, разумеется, князек, снова отметивший взглядом дверь камбуза, у которой стояли мы с Васей, а за ним потянулись и белые истуканы, позвякивая тем, что пряталось под покрывалами.

Чинная безмолвная процессия проплыла мимо, створки шлюза зашипели, смыкаясь, но тишины не наступило.

— Где?! — Пелерина развевалась за спиной остороносой, как крылья. — Где ты его откопал?!

А на пальцах, вцепившихся в Васину куртку, кажется, больше прежнего заострились ногти.

— Отвечай сейчас же!

— Ласточка моя, к чему такие нервы?

Их носы почти соприкоснулись друг с другом.

— Я хочу знать!

Еще минут десять назад мне бы, возможно, стало страшно за лохматого. Но теперь, после пары штрихов, подтверждающих: все не то, чем кажется, стоило просто расслабиться и смотреть на разыгрывающееся представление. Даже учитывая, что основным виновником Светиного взрыва был я сам.

— Ласточка моя, поверь…

— Ты за все в ответе, понятно?

— Как пожелаешь, я же не…

— Ты нарочно его сюда притащил, да?! Никак не можешь простить Кинару, вот и решил отыграться?

— Ласточка моя…

— Я не могла тогда остаться, и ты это прекрасно знал! Я рисковала больше!

Играл он хорошо. Втягивал голову в плечи, щурился, виновато отводил взгляд, в общем, делал все то, что должен был делать проштрафившийся коммивояжер перед лицом грозного начальника. Я бы, наверное, поверил. Остроносая верила уж точно, а потому хоть и ярилась, но одновременно немножечко стыдилась своего гнева.

— Ласточка моя…

— Он не сказал мне ни слова! Ни единого! А с этим… — крючковатый палец ткнулся в мою сторону, — с ним он болтал, как со старым приятелем! Ты хоть понимаешь, что это значит?

— Я понимаю другое: стыковка все еще держится.

— И какое…

— Они не торопятся улетать, ласточка моя.

Видимо, в этой фразе был некий потаенный смысл, потому что Света ослабила натиск и позволила Васе выбраться из своих «объятий».

— Ты думаешь…

— Я думаю только за себя. А на других предпочитаю смотреть. И ждать.

Она почти успокоилась: даже перья пелерины легли ровнее. Но поскольку, в отличие от лохматого, волновалась так, как это делает подавляющее большинство нормальных людей, нашарила-таки взглядом коробку из-под чая. Девственно пустую.

— Это… — Пальцы сжались на лакированном дереве, и что-то хрустнуло. — Здесь же было…

— Сколько бы ни было, едва хватило на ваше ведро.

Ее глаза перестали выражать вообще что-либо, став непроглядно-черными.

— Весь запас… — Хрустнуло еще раз, и коробочка разлетелась на куски, а остороносая шагнула ко мне. — Весь драгоценный…