Избранное - Тауфик аль-Хаким

В это время к нам подошел один из рабочих ремонтной бригады и заявил, что дело тут вовсе не в наивности или тупости. Преступление совершено из мести. Население этого района живет добычей камня в горах, привозит его с гор на ослах и верблюдах и продает подрядчикам. Когда английская железнодорожная компания появилась в районе дельты и проложила железнодорожную линию, то она сама стала перевозить камень, отняв у бедных, голодающих людей последнюю возможность прокормиться.

Но какова бы ни была причина преступления, преступник скрылся и вряд ли будет обнаружен.

Мы забрали болт как «вещественное доказательство», положили в коробку, запечатали ее сургучом и приобщили к бумагам… Это и был весь наш обвинительный материал.

Вдруг полил дождь. Мамур стал требовать, чтобы мы отправились составлять акт в дом старосты. Я спросил, далеко ли до него, и помощник старосты ответил:

— Рукой подать, господин!

Поверив ему, мы отправились туда пешком. Идти пришлось так долго, что мы еле дотащились, кости наши ныли от усталости. Уже рассвело и муэдзин прокричал эзан, призывая на утреннюю молитву. Предоставив мамуру «намыливать голову» помощнику старосты за его «рукой подать», я занялся составлением протокола и опросом свидетелей. Покончив с этим, я хотел уже подписать протокол, но вдруг обратил внимание на какую-то странную суетню в комнате. Мамур то садился за стол, то вставал, то выходил из комнаты, то возвращался обратно. Я никак не мог понять, чем он занят. Наконец я услышал, как, отведя старосту в сторону, он стал говорить ему:

— Послушай, староста, господин следователь не любит, когда ему подают на завтрак барашка, петуха или что-нибудь в этом роде. Хорошо будет, если ты подашь ему молодых голубей с рисом, а к ним — хрустящий пирожок и пресную лепешку. И недурно бы еще парочку жареных цыплят. От них вреда не бывает. Ну и конечно, кислого молочка — это очень полезно для здоровья. Да еще бы яичницу из нескольких яиц, зажаренных со сливками. Ну вот пожалуй что и достаточно. Смотри, староста, больше ничего не давай! Господин следователь мало кушает. А если у тебя есть сотовый мед, то и его не мешало бы подать на стол. Не плохо бы еще два кружочка сыра да курабие[87]… Главное, чтобы завтрак был легкий и приятный, а ты в этих делах мастер!

Услышав все это, я растерялся, покраснел, но ничего не сказал. Лучше всего — как можно скорее уйти! Я быстро сложил свои бумаги, но, заметив это, мамур разгадал мое намерение и подошел ко мне:

— Следствие закончено?

— Давно!

Он бросил взгляд на еще пустой стол и снова посмотрел на меня:

— Все свидетели дали показания?

— Все.

— Не осталось ни одного свидетеля?

— Даже четверти свидетеля.

Мамур быстро вышел и вернулся, таща за пояс молодого феллаха, одного из жителей деревни. Подтолкнув его ко мне, он сказал:

— Вот важный свидетель, у него есть ценные показания.

Я выразил сомнение в ценности показаний этого человека и желание ограничиться теми свидетелями, которых уже допросил. Но мамур настойчиво просил меня выслушать этого свидетеля, уверяя, что у него имеются очень важные сведения.

Пришлось снова вытаскивать бумаги, но не успел я открыть рта, чтобы задать вопрос, как появился староста в сопровождении слуг. Они стали накрывать на стол. Громкий голос хозяина пригласил нас к завтраку. Я извинился, сославшись на плохое самочувствие, и объяснил, что утром обычно ничего не ем. Но староста начал взывать к Аллаху, пригрозил мне, что вместе с мамуром они на руках отнесут меня к столу. В результате их заговора я оказался во главе стола Мне ничего не оставалось, как подчиниться и целый час созерцать этих людей. Они жевали, глотали, чавкали и, занятые этим процессом, даже не заметили, что я почти ни к чему не притронулся.

Наконец я встал, пробрался между ними, сел на прежнее место и начал перелистывать протоколы. Сидевшие за столом набили животы, уничтожив все, что им было подано, и принялись вытирать руки о скатерть, которая не стиралась, вероятно, не менее двух лет. Мамур подошел ко мне и, громко рыгая, сказал:

— Я думаю, нам пора возвращаться. Ведь следствие закончено.

Я указал ему на свидетеля, которого он привел ко мне и о котором уже забыл:

— А когда же мы будем допрашивать этого ценного свидетеля?

Мамур быстро ответил:

— Ничего ценного он не знает. Да нам ничего и не нужно.

Он отошел от меня и обратился к феллаху:

— Ты можешь что-нибудь сказать, мальчик?

Феллах ответил:

— Ни.

Это означало «нет». Обернувшись ко мне, мамур воскликнул:

— Вот он, молодой осел, что пасется в клевере! Конечно, он ровно ничего не знает! Поднимайтесь, господин следователь, надо возвращаться в город!

Мы пустились в обратный путь. Солнце уже взошло. В управлении маркеза нас встретил полицейский с сообщением из государственной больницы, что раненый Камар ад-Дауля Альван пришел в себя и сейчас его можно допросить. Мы стремглав бросились в больницу, опасаясь, что больной снова потеряет сознание или положение его настолько ухудшится, что мы никогда не сможем вырвать из его уст тайну преступления.

В больнице мы потребовали главного врача. Нам сказали, что он в операционной, и мы направились туда. По пути нам попадались носилки на колесиках и операционные тележки, похожие на тележки носильщиков на больших станциях. В комнате перед операционной стояли стерилизаторы, от которых шел пар. Сновали санитары в белых халатах, увозя людей на своих тележках… в небытие. Они спокойно и деловито входили в операционную или выходили из этого страшного зала, их равнодушные лица были безучастны и к смерти и к жизни.

Я остановился, какие-то обрывки мыслей блуждали в моей голове, мне казалось, что я стою на станции в ожидании поезда… В самом деле, разве это не станция, откуда больной отправляется в иной мир?..

Я посмотрел в окно, взор мой случайно упал на большую входную дверь в больницу. Я увидел сторожа, который пытался отогнать толпу собравшихся у входа женщин в черных платьях и синих накидках. Слышались тревожные голоса, сдержанные рыдания. Я понял, что женщины ждут, когда сторож выдаст им труп умершего. Из больницы ежедневно выносили один или два трупа. За дверью их подстерегало горю, страшное, синее, с когтями, выпачкаными глиной и землей…

Из операционной вышел санитар с ведром, наполненным какими-то кровавыми кусками, похожими на внутренности животного. Заметив мой пристальный взгляд, санитар пояснил, что только что кончилась операция и больная лежит еще на операционном столе под наркозом. Я окаменел. Мамур потребовал от моего имени немедленного свидания с главным врачом. Санитар ушел, но скоро вернулся и распахнул перед нами дверь в операционную. Собравшись с духом, я вместе с мамуром и секретарем вошел в эту страшную комнату. Главный врач в белом халате встретил меня улыбкой. Он стоял, склонившись над операционным столом, на котором лежало что-то бесформенное. Рукава его халата были засучены, в руке он держал инструмент, напоминающий щипцы… Врача окружали какие-то люди, совсем не похожие на врачей. По их костюмам я безошибочно угадал в них знатных лиц — вероятно, это были друзья главного врача. Подойдя поближе, я взглянул на операционный стол. Там лежала девушка. На ее теле зиял разрез, тянувшийся от груди до нижней части живота. Своим инструментом врач стягивал разрезанную кожу и скреплял ее чем-то вроде маленьких гвоздиков. Он проделывал это с поразительной быстротой, не переставая беседовать с друзьями и отпускать шутки. Легкостью своих движений он напоминал фокусника, демонстрирующего ловкость рук и виртуозность своей работы. Я посмотрел на бледное лицо девушки, оно казалось мертвым. Взгляд мой скользнул по ее животу, и я увидел кожу, унизанную длинным рядом гвоздиков. Словно кожа ботинка в руках сапожника! У меня закружилась голова. Чтобы не упасть, я облокотился на край операционного стола. Заметив, что я сильно побледнел, врач оставил больную и с тревогой посмотрел на меня.

— Я жду вас, доктор, после операции, — пробормотал я слабым голосом и поспешно вышел из операционной.

Мамур спросил, что со мной случилось, но я ничего не мог объяснить. На своем веку я видел немало вскрытых трупов и вспоротых животов, такие картины меня нисколько не волновали. Ведь то были мертвые тела, тела без всяких признаков жизни. Может быть, меня так потрясло то, что с живым человеком обращаются, как с неодушевленным предметом? Или же мне стало дурно от запаха хлороформа, пропитавшего воздух операционной?

Свежий воздух вернул мне силы.

По распоряжению старшего санитара нам подали кофе в кабинет главного врача, и мы стали ждать. Врач скоро пришел и любезно провел нас в палату к пострадавшему.

Мы шли по коридорам, сплошь заставленным кроватями — видно, не хватало палат, чтобы вместить всех этих несчастных. Здесь лежали выздоравливающие. Это были бедные крестьяне, те, что носят грубые синие плащи. Они жадно ели похлебку из маленьких алюминиевых чашек и смотрели на нас, на главного врача, как обезьяны в зоологическом саду смотрят на сторожей, сопровождающих знатных посетителей.