Военные мемуары. Единство, 1942–1944 - Шарль Голль

Но то, чего мы достигли фактически, необходимо было выразить в юридических терминах. Пора было правительству принять подобающее ему наименование. Несмотря на ужасающий раскол, я до последней возможности еще лелеял надежду, что это провозглашение может произойти в атмосфере национального единства и что перегруппировка сил в государстве произойдет прежде, чем сами события раз и навсегда разрешат спор. Тем людям, которые, пользуясь бедствиями нации, возомнили себя облеченными верховною властью, я целых четыре года оставлял возможность сказать в один прекрасный день: «Мы совершили ошибку. Вот мы перед вами с той видимостью прав, которую нам дают чисто внешние формы законности, а вместе с нами хотят быть в ваших рядах и те люди, которые не сделали ничего недостойного и до сих пор шли за нами, повинуясь требованиям дисциплины и верности присяге. Неприятель может заставить нас дорого поплатиться за этот шаг, но все равно мы отдаем приказ сразиться с ним, уничтожать его всеми средствами и повсюду, где он находится. А потом, если надо, пусть выносят нам приговор политики, правосудие и история! Но сейчас позвольте нам встать рядом с вами в последнем, решающем бою во имя единства и спасения Франции!»

Увы, этот клич не раздался! Как говорится: «Не всяк признается, кто раскаялся». Но ведь со дня на день мы ждали, что армии Освобождения ступят на землю нашей родины. Для Франции и для всего мира стало неотложной необходимостью, чтобы наша власть, такая, какой она сформировалась, утвердила за собою — даже в самом своем наименовании — права, которыми ее облекло избрание народа. Седьмого мая я объявил в Тунисе: «Тем, кто полагает, что после освобождения Франция может возвратиться ко временам феодализма и будет распределена между несколькими правительствами, мы назначаем свидание в самое ближайшее время: в Марселе — на просторах Канебьер, в Лионе — на площади Белькур, в Лилле — на Главной площади, в Бордо — на Кенконе, в Страсбурге — на бульваре Брогли, в Париже где-нибудь между Триумфальной аркой и собором Парижской Богоматери».

Пятнадцатого мая я выслушал в Консультативной ассамблее единодушное решение, принятое ею по предложению Альберта Газье; решение это оформлено было ордонансом от 3 июня 1944. В тот момент, когда я вылетел на самолете в Англию, откуда через три дня началось освободительное наступление, Национальный комитет освобождения стал Временным правительством Французской республики.

Глава шестая

Дипломатия

Дипломатия, при всей условности ее форм, признает только реальные факты. Пока мы были всего лишены, нас могли жалеть, но мало нам помогали. А теперь возродилось единство французских сил — это уже было нечто весомое, с этим следовало считаться. Постепенно Франция вновь появляется на мировой сцене. Французы уже не сомневались, что их страна будет спасена, а союзники признавали бесспорным, что когда-нибудь придется вернуть Франции прежнее ее место. И, предвидя это обстоятельство, они в своей политике уделяли нам немало внимания.

К тому же наше содействие с каждым днем становилось для них все более ощутимым. Прежде всего без наших войск битва за Тунис кончилась бы поражением. А вскоре военные операции французов в ключевом секторе Италии привели к победе. Что касается предстоящей борьбы во Франции, правительства и военные штабы учитывали, что в ней примут участие наши внутренние силы, армия, прибывшая из империи, и остатки нашего флота. А как ценны были для союзников наши военно-воздушные базы, расположенные в Африке и на Корсике, какую действенную помощь они оказали им! Да и то, что мы боремся плечом к плечу с союзниками, само по себе имело большое моральное значение, было для них выигрышным обстоятельством. Вот почему Франция, ее интересы, ее чувства играли теперь все более важную роль при обсуждении возникавших вопросов.

И все же, хотя Вашингтон, Лондон и Москва думали о нас, свои официальные отношения с нами они ограничивали самым необходимым. Соединенные Штаты, опасаясь, что в Европе начнется путаница, собирались урегулировать в дальнейшем вопрос о мире прямым соглашением с Советской Россией и отнюдь не намеревались допустить Францию в тесный круг руководящих держав. Уже присутствие в этом кругу Англии зачастую казалось им неуместным, несмотря на то, что Лондон всячески старался ни в чем не перечить Америке. А как мешала бы там Франция со своими принципами и своими руинами! Да, кроме того, она оказалась бы глашатаем средних и малых наций. Как же тогда удастся добиться от Советов сотрудничества, о котором мечтал Белый дом и ради которого неизбежно пришлось бы пожертвовать независимостью привисленских, придунайских и балканских государств? Что касается Азии и ее рынков, то по американскому плану предусматривалось положить там конец империям европейских государств. В отношении Индии вопрос, по-видимому, уже был решен. В Индонезии Голландия вряд ли может долго продержаться. Но вот как быть с Индокитаем, если Франция оживет и вновь займет место среди великих держав? Итак, охотно констатируя наше возрождение, договариваясь с нами, когда это бывало полезно для дела, Вашингтон старался сколь возможно дольше рассматривать Францию как поле, оставленное под паром, а на правительство де Голля смотреть как на явление случайное, неудобное и в общем не стоящее того, чтобы с ним считались как с настоящей государственной властью.

Англия не позволяла себе такой упрощенной оценки положения. Она знала, что присутствие, сила и влияние Франции будут завтра, так же как это было вчера, необходимы для европейского равновесия. Она никак не могла примириться с отречением от Франции, каким являлся режим Виши, причинивший ей к тому же много зла. И по инстинкту и по соображения политики она желала, чтобы Франция вновь стала ее партнером, таким же покладистым и хорошо знакомым, как прежде. Но к чему ускорять события? Победа теперь уже несомненная, и уже решено, что французские силы будут всемерно помогать союзникам. Что касается урегулирования в дальнейшем ряда вопросов, то, пожалуй, пусть в этом примет участие и Франция, но лишь при условии, что она согласится выступать в качестве величины вспомогательной и подчинится политической игре Соединенных Штатов, которую Англия всецело поддерживает. Но проявит ли генерал де Голль надлежавшую податливость! Это более чем сомнительно. Словом, учитывая все обстоятельства, выгоднее будет, если суверенитет Франции пока что останется несколько расплывчатым. Тем более что, пользуясь этой неопределенностью, можно покончить на Востоке с остатками французской конкуренции.