Господин двух царств - Джудит Тарр

— А-а, — сказала богиня, и улыбка ее потеплела. Тень Мериамон оскалила шакальи клыки и поклонилась до земли. — Друг, — сказала богиня. — Брат. Любимый мой Анубис, все ли хорошо?

— Все хорошо, — отвечала тень. Голос у нее был низкий, с оттенком рычания и смеха. Тень повернулась от богини к Мериамон, и она поняла. Тень оставит ее. Теперь, когда Мериамон вернулась в свою родную страну. Теперь она не нужна Мериамон.

Она удивилась, как это болезненно. Она приняла этого стража по необходимости и из послушания, когда взяла на себя бремя покинуть храм Амона и привести царя к его трону. Потеря тени в Тире была очень тяжкой, потому что с ней ушла вся сила, которую Мериамон имела за пределами страны Кемет. Теперь потерять ее не значило ничего: Мериамон вернулась домой.

Тень стала ее частью, живя в ее тени, охраняя ее тело и души.

Тень повернулась к ней от богини. Тень — он. Она будет помнить его, потому что здесь он стал более целым и более реальным, чем она сама. Его уши прижались, потом встали. Глаза смотрели живо.

— Ты хорошо служил, — медленно сказала Мериамон, — снизойдя до того, чтобы служить смертной женщине, ты, который гораздо больше, чем просто смертное существо.

Шакалья голова склонилась в знак согласия. Яркие глаза смотрели прямо. В них не было возмущения. Его не было никогда, даже в самом начале, когда Мериамон еще не умела толком обращаться с той силой, которую ей дали, и боялась ее.

Мериамон внутренне подтянулась. Тень змеи, тень коршуна угрожающе парили над ней, заполняя собой все небо. Они были огромны, больше, чем женщина, стоявшая перед ней, которая не была образом божества. Она была божеством всецело.

Наконец Мериамон поклонилась. Поклонилась до земли. Затем выпрямилась, повернулась к богине и сказала:

— Я сделала все, что от меня требовалось. Я сделаю то немногое, что еще осталось: открою ворота Двух Царств и возложу корону на его голову. Тогда я буду свободна?

— Ты хочешь этого?

Вопрос не был неожиданным. В конце концов это был сон Мериамон и ее богиня. Конечно, нужно было спросить о самом сложном, что обязательно требовало ответа.

— Да, — ответила Мериамон, и потом: — Нет. Я вела и подгоняла его. Теперь, когда все сделано, ему от меня почти ничего не нужно.

— Кроме твоей дружбы.

— У него множество друзей.

— Не таких, как ты.

— Как это?

Богиня не дала ответа. Прямого. Она сказала:

— Взгляни перед собой.

Мериамон взглянула и увидела тьму, сухую землю и сумрачное небо. Все заплясало перед глазами. Она заставила себя смотреть спокойно. Как вода в бассейне, как вино в чаше, картинка постепенно успокоилась. Она смотрела, как будто в зеркало.

Она не помнила всего, что увидела. Это вливалось в нее, наполняло ее, переполняло. Позже, когда ей понадобится, это вернется. Но даже того, что она запомнила, было достаточно.

— Это, — сказала она, когда видение померкло, и снова наступила темнота, — это… это только начало. И что это… и что ты есть, и чем будешь, и что будет…

— …будет, — сказала Мать Изида и протянула руки. — Подойди, дочь моя. Поцелуй меня, как полагается ребенку, и ступай. Что ты должна делать, ты узнаешь. Что ты должна выбрать, ты выберешь.

— А если я ошибусь?

— Даже боги могут ошибиться, — сказала богиня, — если так должно быть. — Сказано было сурово, и Мериамон опустила глаза.

Теплые пальцы подняли ее подбородок. Человеческие пальцы: в них не было мощи, они не внушали страха. Это было не нужно. Они просто были.

— Дитя, Мериамон, — сказала богиня. — Я с тобой, помни это. Я была с тобой с самого дня твоего рождения. Я никогда не покину тебя.

Мериамон прикусила язык. Она не должна была говорить, как ребенок.

Но Мать услышала; она улыбнулась.

— Я обещаю, — сказала она легко, но это был голос неба. — Теперь, дитя, иди. Будь сильной. И помни.

— …Помни.

Мериамон начала просыпаться. Сехмет заурчала, лежа рядом с ней, и выразила свое мнение о дураках, которые разговаривают во сне.

Мериамон успокоила ее, почесав под подбородком. Сон исчезал, но его сущность врезалась в память. Чему он научил ее…

Не Амон. Не боги Мемфиса или Фив, хотя и они участвовали в этом. Не просто царственная неизбежность послала ее в путь из Египта и привела к Александру. Это было только начало. То, что она сделала, было гораздо больше и важнее, чем она даже знала, а знала она, что это будет важнейшее дело на земле.

— Таким оно и остается, — сказала она Сехмет. — Но теперь я понимаю его размеры. И ли начинаю понимать. — Она села. Ей было знакомо чувство рассвета, вкус воздуха в конце ночи.

Когда она поднялась, что-то шевельнулось в ее тени. Она резко повернулась. Горящие зеленовато-желтые глаза смеялись, пасть шакала ухмылялась при виде ее изумления.

Она не могла обнять тень. Но она могла улыбаться, пока у нее не заболели челюсти, и сказала растроганно:

— Ты вернулась. Ты остаешься со мной. Тень блеснула клыками. Конечно, остается.

Тень была ее.

— Но…

Мериамон умолкла. Что толку спорить с воздухом. Даже если воздух имел вид Анубиса, можно было и не пробовать. Она смотрела на тень долго, смотрела искоса, потому что прямо смотреть было не на что, но давала понять, как она рада. Тень тоже была довольна. Ощущая целость сердца и целость тени, полная воспоминаний о своем сне, Мериамон вышла навстречу встающему дню.

22

Пелузия сдалась Александру, могучие ворота были широко распахнуты, и люди вытекали из них сотнями и тысячами, чтобы встретить приближающегося Александра. Здесь были не только жители Пелузии; многие прибыли из деревень и городков в пределах дня пути или приплыли по Нилу, исполненные желания увидеть царя, который принесет им свободу.

Персы не пошевелили и пальцем, чтобы попытаться остановить Александра. Сатрап Мазас встретил его в воротах Пелузии, сдаваясь изящно, как это умеют делать только персы.

— Тебе это не обидно? — спросил его Александр, слышала Мериамон.

— Что, мой повелитель? — спросил сатрап с видом невинным и удивленным.

— Кланяться мне, — сказал Александр. — Называть меня повелителем, зная, что твой царь еще жив и все еще царь, и что он может вернуться и призвать тебя к ответу.

— Может, — согласился сатрап, — только я сомневаюсь в этом. Эта провинция полностью вверена мне. Я просто передал ее тому, кто сможет управлять ею лучше всего.

Александр едва ли мог спорить с этим. Мазас сделал то, что он сделал. Он выбрал между жизнью и смертью.

Из Пелузии на кораблях вверх по Нилу и пешком по его берегам армия Александра двинулась к Мемфису. Это был триумфальный поход. Ни одного сражения, никакой крови в Египте. Персы бежали или сдавались, их тяжесть поднялась с земли Египта, следы их присутствия были уничтожены солнцем, песком и черным нильским илом.