Запомни, ты моя - Любовь Попова

Мантра «Лев» срабатывает, и она, шмыгнув последний раз, моргает пару раз и смотрит непонимающе.

— А что за паника? Ты чего такой взъерошенный? Купил вина?

Меня как обухом по голове.

— Ты больная? Где сын, говорю! Какое вино?!

— Так Мелисса забрала на день. Завтра поедем к ним, у твоего отца день рождение, если ты забыл.

Она говорит так четко, так разумно, как будто не ревела на разрыв мгновение назад. Сажусь на задницу и встряхиваю головой. Вообще ничего не понимаю. Тру лицо и сдерживаю желание снова трясти будущую жену, требуя ответа, что за выверты в конце дня.

— Ты пила?

— Еще нет, а что?

— Так какого хрена ты тут ревела как белуга?! Я что, по-твоему, должен был подумать!

— Ну точно не то, что я сижу и реву по нашему сыну, а не бегу его искать. Ты реально думал, я дам его забрать?

— Тогда почему ты ревела? Хватит зубы мне заговаривать!

— Ну… — она мнется, губы облизывает, а я вспоминаю, что нам нельзя, и минетом здесь не обойтись. — Я курицу сожгла. Три раза сегодня сделать пыталась. Твоя мама сказала, ты всегда любил это блюдо.

— Курица? — слов нет. Поднимаюсь и иду в ванну. Иначе семейная жизнь начнется с оскорблений умственных способностей. — Курица…

— Никита… — осторожно плетется за мной Алена и встает у зеркала, мягко поглаживая мое плечо. — Я не имела цели испугать тебя. Я просто хотела, чтобы этот день был идеальным.

— С чего бы? — прополаскиваю лицо и смотрю на мнущуюся Алену в зеркало. У меня такое ощущение, что она даже покраснела. И это точно не от слез.

— Ну. Недавно я была у врача, — начинает она частить, и меня колотит. — Он разрешил полноценно заниматься сексом. Но предупредил об опасности зачатия. Поэтому я подождала, когда начнутся месячные, начала принимать противозачаточные, и вот они уже закончились и нам можно не бояться. Поэтому я хотела приготовить идеальный ужин, хотела, чтобы этот день запомнился нам надолго, а эта дебильная курица вечно пропекается снаружи, а внутри такая же сырая… А-а-а-а! Никита! Мне больно!

Она продолжала кричать и упираться, пока я нес ее в нашу спальню, продолжала упираться, пока я с треском ткани рвал на ней домашний костюм в зайчиках, верещала, даже когда развернул на живот и шлепнул пару раз для порядка, но замолчала, когда, толком не сняв одежду, я вошел в нее. Замираю и просто дышу, часто, порывисто, чувствуя, как по телу текут реки гнева, трансформируясь в жидкое желание. Такое острое и жгучее, что хочется замереть в этой позе и не двигаться весь этот долгий день, который я не выпущу Алену из постели. Буду наказывать за глупость, наказывать за тайны, наказывать за свой страх и любить, потому что она действительно отпустила прошлое, если ревет из-за какой-то чертовой курицы.

— Никита, — слышу сквозь шум в голове родной голос и стискиваю обе ее груди, надежно фиксируя чертовку, принимаясь двигаться резко и сильно. До вскриков. До пошлых звуков. До сладостного шепота. До голодных взглядом, стоило сменить позу. Алена и сама не отставала, рвала на мне одежду, так, что пуговицы отлетали в разные стороны, прижималась всем телом, не на минуту не тормозя этот танец долгожданной страсти. Она как обезумевшая целовала меня, стискивала внутренними мышцами. И больше не было прошлого, будущего, даже настоящее померкло, потому что остались только мы и обоюдное желание, которые я выплескивал в нее раз за разом. А она отвечала глухими стонами и конвульсиями тела, от которых вроде бы потухший огонь возгорался с новой силой. И казалось, этому не будет конца. То она седлала меня, мучая медленными движениями идеальных бедер и подпрыгиванием полной молока груди, то я переворачивал ее и кайфовал от того, как ее ножки смотрятся на моих плечах. То мы просто целовались, смотря друг другу в глаза и посмеиваясь над дикими повадками давно некормленых животных. И каждый знал, что это всего лишь передышка. Нам нужно многое наверстать, пока мы одни, пока никакие бытовые проблемы не волнуют наш разум, оставляя место только инстинктам и любви.

— Я люблю тебя, паникер, — еле шевелит она языком уже под самое утро и закрывает глаза, а я смотрю на ее лицо и балдею, что те фантазии и мечты, которые я лелеял с пубертатного возраста, стали реальностью. Той реальностью, за которую я буду биться до конца. Я вырвал счастье у судьбы и больше не отпущу его.

— И я люблю тебя, плакса. Кстати. Хочу построить семейный отель.

— Угумс, — прижимается ко мне Алена, закидывая ногу на бедро, пока я пьяно поглаживаю ее влажное тело.

— И хочу сам нарисовать эскизы, которыми будут украшены стены, — эта идея захватывает, и я оставляю Алену спать, а сам иду в свой кабинет, разгребаю завалы бумаг и ставлю чистый лист бумаги. Но рисую почему-то не малыша, а Алену, которая кормит Льва грудью. На самом деле ничего порнографичнее не видел.

— Извращенец, — смеется на ухо Алена и ставит поднос с кофе и горячими круассанами. — Но, по-моему, очень красиво.

— Очень, — киваю я, отпивая горячий капучино и откусывая круассан. А потом лезу в карман брюк, который надо бы бросить в стирку. И тут как тут коробочка с кольцом, которую я ставлю на поднос, пока Алена рассматривает рассвет в панорамном окне. Хмыкает.

— Ты хочешь на мне жениться, потому что я хорошо готовлю круассаны?

— Точно. Всегда мечтал о жене поварихе, — смеюсь я, щипая Алену за грудь, за что получаю толчок в плечо. — На самом деле подумай, чем хочешь заняться. Открыть кондитерскую?

— Нет, — качает она головой. — Буду пока Вике помогать с проблемными иностранцами. Я соскучилась по работе, а она в это время пусть возится со Львом, ей полезно. Ну и буду ждать, когда ты семейный отель откроешь. Думаю, моя помощь тебе понадобится.

— Тогда надо будет рабочий стол покрепче, — думаю вслух, за что снова получаю тычок в плечо, но вижу, что Алена становится очень серьезной.

— А политика? Ты не думал продолжить карабкаться наверх… Знаешь, думаю, моя книга…

— Не сейчас. И не в