Кортес - Михаил Ишков

Индеанка медленно приблизилась, прижалась ко мне. Крупная дрожь сотрясала её тело. Я хотел успокоить женщину, но, признаться, у меня самого руки дрожали.

Когда колдуны вошли в раж и окутанные дымом принялись бить в бубны и голосить на всю округу, я увел её и Берналя. Навстречу нам два невысоких крепких тласкальца протащили щуплого молоденького индейца. Лицо его было совершенно спокойно и невозмутимо. Бедняга уже вообще ничего не видел взгляд у него остеклянился, он уже вел беседу с богом...

На утро мы с Берналем Диасом не сговариваясь решили, что пусть случившееся этой ночью, останется между нами. Я объяснил, что глупо рассчитать на объективность человеческого суда, пусть нами займется Спаситель. Ему решать нашу судьбу.

На следующий день ещё до полудня мы добрались до горной гряды, и с вершины перевала нам открылось поджидавшее нас войско индейцев. Стройными рядами они запирали дорогу, ведущую в Тласкалу. Свежие, возбужденные, уверенные в том, что без громовых зверей они возьмут нас голыми руками.

Я построил войско самым широким фронтом, с флангов наш отряд защищала конница. Перед боем я предупредил ребят - мечом не рубить, а только колоть. Всадникам было предписано держаться кучно и метить острием копья исключительно в лицо врагу. Прежде всего убивать командиров. Местность вокруг была исключительно удобна для действий кавалерии - поле было ровным как стол, ни ухаба, ни овражка, ни ямочки!.. Глядя на все эти удобства, меня так и подмывало съерничать что-нибудь по поводу Шолотла - гляди-ка, как языческий демон постарался! Но все это была нервная дрожь, тихая истерика. Каждый из нас понимал, что положение безнадежно. У нас не было выбора, как только погибнуть в бою - ложиться на жертвенный камень никому не хотелось. Я старался отогнать эту пагубную мысль, потом неожиданно - уже перед самым началом битвы - неожиданно рассмеялся. Почему пагубную? Я прислушался к голосу сердца - оно подсказывало, что ни мне, ни большинству моих товарищей не суждено здесь лечь костьми. Мы были предназначены для лучших дел! Я так и сказал солдатам. Что думал, то и выговорил в эту последнюю перед атакой минуту. Мы первыми двинулись на врага.

Несколько раз прошлись по покатой низине. Скольких индейцев положили, сказать не могу - трупы их были раскиданы повсюду. Тескокцы, опешившие сначала, теперь постепенно приходили в себя и, потеряв множество народа, наконец избрали правильную тактику. Они решили загонять нас, обессилить, потом уже навалиться со всех сторон. Мыслили верно, но очень долго - дали мне время оценить обстановку, найти решение. Оно оказалось совсем простым. В одну из редких пауз я собрал всю конницу и, указав на пышно разодетого, с огромным плюмажем из кецальевых перьев на голове командующего индейским войском, стоявшего во главе целой группы знатных индейцев, приказал:

- Берем их!

Мы, разогнав лошадей, насквозь прорезали ряды туземцев. В нескольких десятков шагов я нацелился копьем в лицо вождя - тот и ахнуть не успел, как я опрокинул его на землю. Лейтенант Хуан де Саламанка, соскочив с коня тут же добил его мечом. Делом одного мгновения было подхватить богато вышитый индейский штандарт и на глазах у всего вражеского войска сломать его.

Ряды тескокцев дрогнули. Они побежали...

Дело под Отумбой обернулось для меня тяжким испытанием. Бог не оставил без кары мое ночное прегрешение и, даровав нам великую победу, тем не менее позволил какому-то нехристю ещё раз ударить копьем в мою голову. Рана оказалась тяжелой, был пробит череп, страшная боль не давала мне покоя. В течение полдневного марша, во время которого мы пересекли границу Тласкалы, и при встрече со старейшинами этой земли, которые выказали нерушимую верность, и по пути в столицу, где на дорогах нас вновь встречали толпы ликующих жителей, - я крепился, как мог. При встрече старый Шикотенкатль обратился ко мне с такими словами:

- Малинче, Малинче, сколько раз мы советовали тебе не доверять ацтекам. Что ж, теперь нам остается только лечить ваши раны, укрепить вас сытной пищей. Считайте себя у нас как на родине: отдохните сколько нужно, а там уже обоснуйтесь в Тласкале. Вырваться из Теночтитлана - это подвиг. Неслыханное дело!.. Конечно, многие из нас, особенно женщины, оплакивают своих мужей, братьев, и сыновей, погибших в боях, но вы не слишком огорчайтесь их слезами и воплями.

В Тласкале я свалился окончательно и местные знахари удалили у меня из черепа сломанную кость. Две недели метался в горячке. Наконец хворь отступила. Я быстро пошел на поправку. Дел было по горло.

Меня ждал Теночтитлан.

Глава 2

Как только лазутчики донесли, что Малинцин, остановившийся в Тласкале, приказал рубить деревья и строить из них большие лодки, наподобие тех, что плавали в прошлом году по озеру Тескоко, новый правитель Теночтитлана Куаутемок, избранный на трон после смерти своего дяди Куитлауака, сразу отдал распоряжение возводить палисады из заостренных кольев по всей окружности острова. Сразу возник непростой вопрос - как далеко от берега должны заходить оборонительные сооружения? Скольких ученых людей он не расспрашивал, никто не мог предложить ничего дельного. Одни утверждали, что колья следует расположить таким образом, чтобы помешать высадке десанта, другие решительно возражали - ни в коем случае! Чтобы стеснить врага, загнать на глубину и там топить, все мелководье необходимо покрыть подобными заграждениями.

Куаутемок только хмурился, выслушивая подобные советы. Никто из мудрых не понимал смысла заданного им вопроса - это угнетало куда сильнее, чем постоянные сообщения об успехах Малинцина. Ведь нового тлакатекутли ( сноска: Верховный вождь или, согласно утверждению М. Леона-Портильи, известного знатока мифологии и философии науа, - король.) племени ацтеков неявно интересовало совсем другое - на какое расстояние способны метать молнии громовые звери? Только немногие из молодых военноначальников и прежде всего новый правитель Тлакопана уяснили суть дела. Нельзя было позволить чужеземцам громить прибрежные постройки. Рано или поздно они сломают палисады, и тогда ничто не сможет помешать им высадиться на остров. Точно такое же непонимание проявляли его советники и тлатоани всех двадцати родов теночков, входивших в большой совет, и по отношению к удивительному оружию, которым воевали чужеземцы! Как он не гневался, сколько не посылал грозных посланий, чтобы всякую подобную вещицу - будь то меч, копье или кинжал, нагрудные латы, крылья для нагрудных лат, налокотники, кольчуги, наколенники, шлемы и каски сразу после захвата доставляли в столицу, местные касики и вожди ацтеков, под чьим началом находились военные отряды в провинциях, предпочитали тут же возложить их на алтарь своего бога-покровителя. Ничего с ними нельзя было поделать! Куаутемок после избрания тлакатекутли первым делом негласно распорядился, чтобы всех плененных "теулес" ни в коем случае не приносили в жертву, а под усиленной охраной отправляли в столицу. Напрасные усилия! Никто не обращал внимания на его указания. С каждым днем он получал все больше известий, что всех захваченных испанцев немедленно тащат на жертвенный камень. Он имел долгую беседу с обоими главными жрецами, с другими священниками - их ничем нельзя было пронять. Ни один разумный довод на них не действовал, даже просьбу отложить массовые жертвоприношения до той поры, пока ацтеки одержат окончательную победу, они встретили решительным отказом.

- Неужели непонятно, что мне нужны заложники, пленники, заложники, в конце концов, лазутчики. Ваша твердолобая политика, - он сознательно обвинил жрецов в противодействии его распоряжением, но те даже глазом не моргнули, - лишает меня глаз и ушей. Нельзя же заранее становится в оборонительную позицию при таком перевесе в силах и средствах, какие мы имеем!

- У нас нет выбора, - тихим проникновенным голосом, глядя прямо в глаза новому правителю, ответил верховный жрец Кецалькоатль Тотек-тламакаски. - Уицилопочтли ясно выразил свою волю - каждый пленник должен как можно быстрее ощутить прикосновение жертвенного ножа. Боги голодны.

Куаутемок почувствовал холодок в груди.

Всю ночь он не спал, расхаживал по дворцу Мотекухсомы. Осуждать растерявшегося, несчастного дядюшку, не имело смысла, сегодня он лишний раз убедился в этом. Но и прощать нельзя. Это ощущение двойственности, душевной неразберихи было настолько новым, необычным, никак не укладывающимся в прежний регламент жизни, в котором все было расписано до самой последней мыслишки, до мельчайшего поступка, что даже ласки его молодой жены Текухичноч не смогли успокоить его.

Сна не было. Он заглянул в зверинец. Здесь было тихо, питомцы Мотекухсомы мирно отдыхали. Сразу после избрания Куаутемок запретил кормить зверей человеческим мясом. Вообще, члены царствующей семьи, выросшие за пределами Теночтитлана, куда более настороженно относились к человеческим жертвоприношениям, чем столичные родственники. За пределами острова учение о доброй, исполненной любви сущности Кецалькоатля, его скором возвращением с благой вестью, создание которого молва приписывала двум мудрым правителям Тескоко Несауалкойотлю и его сыну Несауалпилли, имели куда больше приверженцев, чем в пропитанном имперским духом Теночтитлане. Сам Куаутемок был родом из Ичкатеопана, местности, расположенной к юго-западу от Мехико. Там, среди простолюдинов и знати, Кецалькоатля боготворили во всех его воплощениях. Особенно в образе человека, правителя легендарной Тулы, научившего людей разводить маис, бобы, томатотль, тыквы, табак, хлопок, который в его пору тольтеки на корню выращивали окрашенным. Цвета древних тканей были приятны для глаз, благородны, их разнообразие поражало...