Учебник рисования - Максим Кантор

— Деньги и власть — одно и то же, — сказал Струев, думая о диване и женщинах.

— А свобода, — спросил мальчик, — как по-вашему, свобода — это власть? — мальчик привык спорить на метафизические темы, ему не хватало сложности в разговоре. — Интеллектуалу главное — чувствовать себя свободным. Для этого надо бороться за власть — или нет?

— Что? — рассеяно сказал Струев.

— Я имею в виду, что интеллигентному человеку сейчас можно не прятаться.

— Его уже никто не ищет.

Год назад его, среди прочих новомодных деятелей культуры, пригласили на прием в новоиспеченный парламент, и только что избранный спикер Герман Басманов, мужчина впечатляющей наружности, слегка лишь подпорченной вульгарными золотыми коронками, обратился к людям искусства с предложением придумать актуальный проект — символ российской культуры нового времени. Да, говорил Герман Федорович бархатным своим баритоном, пришла пора подумать о национальном символе! Но что же сегодня будет символизировать нашу с вами страну? Не жупел государственности хотим мы водрузить на площадях — отнюдь нет! Подумать следует не о тоталитарном символе — но об интеллектуально-гражданственном. Что-нибудь возвышенное, в духе наших перемен. Уж вы, голубчики-интеллигенты, не подведите, придумайте что-нибудь этакое, прогрессивное! Ведь время-то какое боевое, а? Вы сегодня передовой отряд общества! Так ораторствовал Басманов, а Аркадий Владленович Ситный, министр культуры, строго косил на своих подопечных — не подвели бы, и одновременно растягивал сочные губы в улыбке понимания, обращенной к Басманову. Мало что могло больше воодушевить и вместе с тем развеселить — некогда опальных художников, нежели предложение создать общественный символ. Ах, вот оно что! Теперь, значит, нашего мнения спрашивают, ехидно заметил Первачев. А куда им, сукам, деваться без интеллигенции, сказал грубый Пинкисевич, своего-то мозгу нет. Требуется создать нечто аутентичное современному дискурсу, сказал Дутов, размышляя про некоторые кляксы на своем последнем холсте. Полагаю, сказал Первачев, пришла пора поставить памятник интеллигенции. Точно, возбудился Пинкисевич, на месте Дзержинского — Сахарова забубеним! Вот как повернулось, оказывается, ликовал Дима Кротов, ну если так, — прижали, стало быть, наши хваленые спецслужбы! Если так, давайте тогда академика Андрея Дмитриевича из мрамора изваяем! Не будет ли это неким несоответствием, осторожно сказала Роза Кранц, не содержится ли в проекте мраморного истукана, посвященного интеллигенции, некоего противоречия? Перформативная контрадикция, так сказать. Зачем из камня ваять фигуры тех, кто хотел сделать жизнь легкой и свободной? Интеллигенция стремится избавить общество от истуканов, а значит памятник ей самой должен быть легким и ненавязчивым. Что-нибудь с элементом игры и фантазии. Стремовский, мастер инсталляции, немедленно предложил проект фонтана. Почему фонтана? А потому, что это возрождает петровско-екатерининскую традицию парково-фонтанной России, которая мила нынешним преобразователям, сказала находчивая Голда Стерн. Фонтаны Петергофа — разве не именно это символизирует наш поворот к ценностям Просвещения? Так говорил Стремовский, и художники подхватили шутку. Что требуется русскому народу? Просвещение. А Просвещение — это фонтаны. Значит, народу нужны фонтаны, не так ли? Говоря шире, само Просвещение является в известном смысле фонтаном, обобщил Петр Труффальдино. Мы задыхались в коммунистической России, со смехом сказал Стремовский, так пусть струи фонтана освежают российскую атмосферу! Создать следует нечто, не уступающее фонтану Треви в Риме, так сказал Яков Шайзенштейн, пусть монументальностью скульптурная группа привлекает туристов. И героем надо сделать не рабочего, не колхозницу, — но интеллигента, воскликнул Аркадий Ситный, интеллигент во втором поколении: папа его был секретарем парторганизации Театра Моссовета. Я предлагаю в качестве темы выбрать дуэль Пушкина, наиболее трагический эпизод русской культуры, сказал Стремовский под общий смех. Подать этот эпизод надобно в жизнеутверждающем ключе — в соответствии с духом времени. Самый водоем надо исполнить в виде речки — дуэль состоялась на Черной речке, не так ли? А персонажи будут стоять по колено в воде. Напустим в воду зеркальных карпов, золотых рыбок, вставил Первачев, нехай мужики с похмелья ловят. Дантес должен стрелять в Пушкина из водяного пистолета, сказала Свистоплясова, пусть водяная струя бьет поэту в живот. Представляете? Из живота Пушкина хлещет другая струя воды, символизирующая кровь. Вот это фонтан так фонтан! А вокруг, сказал Первачев, стоят друзья поэта и квасят. Чем не идея для фонтана? Открыли бутылки и льют в себя водяру. Нет, они рыдают, и слезы летят во все стороны, засмеялся пухлогубый министр культуры. Всем своим румяным видом он показывал, что времена нынче либеральные, он сам, правительственный чиновник, охотно посмеется вместе со всеми. Мужиков надо изобразить, сказал Пинкисевич, стоят они на четвереньках и блюют. Это находка, оживился министр. Представляете: изо рта у мужиков низвергаются потоки влаги; иные справляют малую нужду, иные льют в себя водку, — кругом торжество водной стихии! Это и в Кассель, на выставку инициатив не стыдно! А царь, с хохотом сказал Шайзенштейн, царь открывает шампанское, и струя, вырываясь из бутылки, хлещет в небо, обдавая брызгами всю группу. Есть и название, заметил Владислав Тушинский, внедряясь в разговор. Опытный полемист, он оставлял за собой последнюю реплику. Назовем фонтан «Мытая Россия»! Веками стояла Россия немытой — а мы отмоем! Ну, художники, ну, умеют насмешить! И все-таки, сказала стриженая девушка Юлия Мерцалова, жена Виктора Маркина, нельзя ли соединить памятник интеллигенции с проектом фонтана? Например, мраморный академик на площади, а изо рта — фонтан идей. Ах, поддела Маркина его молодая красавица жена, ах, остра на язык. У меня есть другой проект, сказал Струев. Послушайте, как я хорошо придумал. Московская интеллигенция выходит морозной зимой на площадь — точь-в-точь так же, как выходили некогда деятели культуры для коллективных перформансов. Выходят лучшие умы страны — они одеты в исподнее, идут по снегу босиком, несут пожарные шланги, подсоединяют их к цистерне с водой. По команде начальства все интеллигенты начинают поливать друг друга холодной водой, постепенно обрастают ледяной коркой, и в скором времени образуется скульптурная группа — застывшие во льду деятели культуры, живой монумент носителям разума. Деятели культуры обращаются в ледяные статуи наподобие известного генерала Карбышева, замороженного фашистами. Во избежание неясностей каждый из участников перформанса должен держать в руках транспарант «Прости меня, Родина!». Потом, когда скульптурная группа застынет, данные транспаранты будут ясно обозначать причину и цель проведенного перформанса — сообщат ему социально-нравственное звучание. Акцию «Прости меня, Родина!» следует провести на Красной площади — такая акция несомненно станет искомым культурным символом. Помимо прочего, веселая ледяная горка, образованная из замороженных интеллигентов, оживит кремлевскую новогоднюю елку. По мере того как Струев развивал свою мысль, веселье мастеров культуры утихло. В данной инсталляции, добавил Струев, примечательно то, что с наступлением оттепели тела интеллигентов можно будет освободить от снега и льда. Таким образом подчеркивается сакральная связь российской интеллигенции с российским климатом: с оттепелью и морозами. Струев был известен своим мрачным юмором, но сказанное сегодня прозвучало особенно зло. Есть все же какие-то пределы. Цинизм, это, конечно, хорошо, но злой цинизм Струева не развлекал, а оскорблял. Ты что, обалдел? — спросил Стремовский. Дмитрий Кротов растерянно спросил: а в чем же я виноват перед Родиной? Мучнистое лицо Тушинского набрякло, он поглядел на Струева и сказал так: Николай ссылал в Сибирь, Сталин — в Магадан, а вы лучше придумали. Снега-то у нас и в Москве довольно. Первачев отреагировал весело: меня заморозить у них воды не хватит. Я ж проспиртован весь. Савелий же Бештау, молчавший до сих пор, заметил: это Родина должна просить у меня прощения, а не наоборот. А прямой и грубый Пинкисевич сказал: если б это не ты был, я бы не сдержался, честно говорю, за такие слова можно и по шее дать. А ты не отказывай себе ни в чем, посоветовал ему Струев и ощерился в недоброй усмешке.

— Вы говорите, что вы не интеллигент, потому что интеллигенты не дерутся, да?

— Еще как дерутся.

— Нет, я имею в виду не интриги, — сказал мальчик, — а поединки.

Посмотреть бы, как Боря Кузин или Пинкисевич дерутся. Впрочем, подумал Струев, если у Кузина отнять дачный участок, он, пожалуй, на части порвет. Либералы, они за собственность жизнь отдадут. Нет, несправедливо, несправедливо. А за что же еще им радеть? Не за лозунги же стараться? Ах нет, они дерутся за первые места в истории. Та же государственная дача — только надолго. Однако и оттуда ведь выселить могут. Правда, в какой-то момент померещилось, что из цивилизации не выселят, только вот добраться туда непросто, но уж если устроишься — то это надолго. В схватке за места в истории сошлись крупнейшие умы свободной России. Общеизвестно, что Захар Первачев все продолжал редактировать список самых передовых — пионеров нового мышления. В минуты великодушия он вписывал новые имена, в мстительном настроении — вымарывал. Казалось бы — довольно одного такого списка. Но нет! Тем же благим делом занялись и критики — Яков Шайзенштейн, Роза Кранц: каждый из свободомыслящих просветителей чувствовал ответственность перед миром — надо составить список привилегированных лиц для закрытого распределителя цивилизации. Но мало этого: свою редакцию списка явили и галеристы. Рейтинги продаж и кривые спроса объективно показывали место мастера в мире. Соревнование означенных списков составило интригу и нерв интеллектуальной жизни. Художники ревниво спрашивали друг друга: ты в шайзенштейновском списке? Нет, отвечал другой мастер, показывая выражением лица, что невысокого он мнения о списке Шайзенштейна, я — в списке Розы Кранц. А я, встревал в беседу третий, придерживаюсь мнения, что первачевский список самый надежный. А знаете ли вы, кипятился первый, что именно шайзенштейновский список принят к сведению в конгрессе США? И умолкали спорщики. Вишь, как повернулось! Обошел, обошел Шайзенштейн Первачева ничего не скажешь. Забронировал билеты в вечность, и какие — в первом классе! А нельзя ли, интересовались иные, прежние билеты сдать, а новые взять. Я, допустим, из первачевского списка выхожу, а вы меня к себе вписываете. Я согласен, чтобы с доплатой. Ну не знаем, отвечали люди ответственные. Вопрос непростой. Суд истории, знаете ли.