7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле - Анатоль Франс

— Идем! — сказал он.

И, вооружившись толстой веревкой, по-видимому, предназначенной для того, чтобы повиснуть на ней где-то в пространстве, он начал подниматься по лестнице. Я следовал за ним, неся стакан, который он мне доверил и в котором был намоченный в воде хлеб — приманка для Жако. Сердце мое неистово колотилось при мысли об опасностях, ожидающих меня в этой экспедиции. Никогда, ни в одном из самых рискованных своих военных или охотничьих приключений, трапперы Арканзаса, флибустьеры[229] Южной Америки или охотники на буйволов с Сан-Доминго не ощущали такого упоительного восторга перед возможной гибелью, какой ощущал я. Мы поднимались по ступенькам до тех пор, пока они не кончились, затем по приставной, необычайно крутой лесенке добрались до слухового окна, в которое Симон из Нантуи просунул половину своего тела. Теперь я видел лишь его ноги и огромный зад. Он звал Жако то ласково и нежно, то хриплым резким криком, подражая самому Жако, — полагая, быть может, что птица предпочтет человеческой речи собственный голос. То вдруг он начинал свистеть, то пел голосом сирены, прерывая по временам свои заклинания, чтобы обратиться ко мне с наставлениями из области, так сказать, науки человеческого поведения, этики, а также поучая меня искусству сморкаться в обществе и моим обязанностям по отношению к богу.

Часы уходили, заходящее солнце отбрасывало на крыши длинные тени дымовых труб. Мы были близки к отчаянью, как вдруг Жако появился. Предположения приказчика г-на Комона подтвердились. Я просунул голову в слуховое окно и увидел попугая; тяжело ступая, раскачивая свое толстое туловище, он медленно спускался по скату крыши. Это был он! Он шел к нам. Я затрепетал от радости. Он был уже совсем близко. Я затаил дыхание. Симон из Нантуи испустил громкий призывный возглас и, зажав в кулаке кусок хлеба, пропитанного вином, протянул руку. Жако остановился, бросил недоверчивый взгляд в нашу сторону, отошел, забил крыльями и поднялся в воздух. Сначала он летел медленно, тяжело взмахивая крыльями, но постепенно полет его делался быстрее, ровнее, и вскоре попугай оказался на крыше соседнего дома, а потом и вовсе исчез из поля нашего зрения. Мы оба испытали глубокое разочарование, но Симон из Нантуи не дал неудаче сломить себя. Он протянул руку к океану крыш и сказал:

— Туда!

Этот энергичный жест, это краткое восклицание преисполнили меня восторгом.

Я уцепился за его старый сюртук, и если приводить факты такими, какими они сохранились в моих воспоминаниях, то я вместе с ним врезался в воздух и спустился с высоты облаков в какое-то незнакомое место, где возвышались строения из резного камня. Я увидел множество голых людей, огромных, страшных, парящих в небе, лишенном света. Одни подпирали своими могучими телами небесный свод, другие, полные отчаяния, группами спускались к мрачному берегу, где их поджидали уродливые демоны. Это видение вызвало во мне священный ужас; в глазах у меня потемнело, ноги подкосились. Вот факты в том виде, в каком они поразили мои чувства и мой разум, в каком они навсегда запечатлелись в моей памяти, — я привожу их совершенно правдиво. Но если уж необходимо подвергнуть их строгому критическому анализу, то я скажу, что, по-видимому, мы — Симон из Нантуи и я — с головокружительной быстротой спустились с лестницы, выбежали на набережную, свернули на улицу Бонапарта и подошли к Академии Художеств, где сквозь полуоткрытую дверь я увидел копию «Страшного суда» Микеланджело работы Сигалона. Это только гипотеза, но она вполне правдоподобна. Не высказываясь более положительно на этот счет, продолжим наше повествование. Не успел я рассмотреть летающих колоссов, как вдруг оказался в просторном дворе рядом с Симоном из Нантуи, которого окружили сторожа в треуголках и длинноволосые молодые люди в мягких широкополых шляпах а ля Рубенс и с папками под мышкой. Сторожа уверяли, что не видели птицы генеральши Мишо. Молодые люди со смехом советовали Симону из Нантуи насыпать ей соли на хвост или почесать головку, говоря, что это лучшее средство ее поймать. Для попугаев нет ничего приятнее, — уверяли они.

И молодые люди откланялись, прося засвидетельствовать их почтение графине Мишо.

— Грубияны! — проворчал Симон из Нантуи.

И ушел, полный негодованья.

Возвратясь к графине Мишо, мы застали там… кого бы вы думали?.. Попугая на его насесте. Он сидел на нем в спокойной и привычной позе и, казалось, никогда его не покидал. Несколько конопляных семечек, рассыпанных по паркету, свидетельствовали о том, что он только что отужинал. При нашем приближении он обратил на нас свой гордый и круглый, как кокарда, глаз, закачался, взъерошил перья и широко раскрыл клюв, занимавший чуть не всю его голову.

Сидевшая возле Жако пожилая дама в черном кружевном чепце, с седыми буклями, обрамлявшими худые щеки, — очевидно, сама графиня Мишо, — отвернулась, увидев нас. Горничная ходила взад и вперед, не разжимая губ. Симон из Нантуи перекладывал из руки в руку свою шапку, неестественно улыбался и стоял совершенно ошалелый. Наконец Матильда, не удостаивая нас взглядом, сообщила, что Жако сам, по собственному почину, влетел через слуховое окно в ее комнатку на чердаке, комнатку, которую эта драгоценная птичка отлично знала, ибо часто являлась туда посидеть на плече у своей Матильды.

— Он вернулся бы и раньше, — язвительно добавила служанка, — если б вы его не спугнули.

Нас не стали удерживать. И, как мне с грустью заметил на лестнице Симон из Нантуи, нам даже не предложили выпить по стаканчику.

Когда, поздно вечером, я вернулся домой, там был. полный переполох. Матушка была вне себя от волнения, Мелани плакала, отец хранил деланное спокойствие. Они думали, что меня украли цыгане или бродячие циркачи, что меня раздавил экипаж, что, остановившись перед витриной какой-нибудь лавки, я попал в облаву на жуликов и меня арестовали или, в лучшем случае, что я заблудился на отдаленных улицах. Меня искали у г-жи Комон, у дам Ларок, у торговки гравюрами — г-жи Летор и даже у географа — г-на Клеро, к которому меня иногда приводило желание получше рассмотреть на глобусе очертания нашей планеты, где, по моему убеждению, я занимал немаловажное место. В ту самую минуту, когда я позвонил у дверей, родители мои собирались уже идти в полицию и просить предпринять розыски. Матушка внимательно меня осмотрела, потрогала мой лоб — он был влажен, — провела рукой по моим спутанным волосам, в которых было полно паутины, и спросила:

— Откуда ты явился в таком виде, без шапки, с дырой на колене?

Я рассказал о своих приключениях и о том, каким образом получилось, что я отправился с Симоном из Нантуи на поиски попугая.

Она вскричала:

— Никогда бы не подумала, что господин Деба способен увести ребенка на весь день, не спросив у меня разрешения и никого не предупредив.

— Как люди невоспитанны… — добавила, качая головой, моя няня Мелани, добрейшая старушка, которая, однако, будучи смиренной и обездоленной, проявляла суровость по отношению к смиренным и обездоленным.

Обед подали в гостиной, ибо в столовую было невозможно войти.

— Пьер, — сказал мне отец, когда я съел свой суп, — как ты мог не подумать, что твое длительное отсутствие причинит матушке смертельное беспокойство?

Я выслушал еще несколько упреков, но ясно было, что главное обвинение падает на Симона из Нантуи.

Матушка стала расспрашивать меня о моих похождениях и, кажется, все еще тревожилась, думая об опасностях, которым я подвергался.

Я уверял ее, что никаких опасностей не было, я старался успокоить ее, но в то же время мне хотелось показать ей свою силу, свою храбрость, и, повторяя, что ничто не угрожало моей жизни, я описывал ей, как взбирался на лестницы, висевшие над пустым пространством, как лазил по стенам, карабкался по островерхим крышам, залезал в кровельные желоба. Слушая меня, она вначале не могла сдержать легкое дрожание губ, выдававшее ее волнение. Но, постепенно успокоившись, она стала покачивать головой и в конце концов рассмеялась мне в лицо. Я перехватил через край. Когда же я начал рассказывать об огромных, висевших в воздухе голых людях, мне крикнули: «Довольно!» — и отправили спать.

Приключение с попугаем приобрело известность в нашей семье и среди наших друзей. Моя дорогая мама, пожалуй, не без доли материнской гордости рассказывала о том, как я путешествовал по кровельным желобам в обществе г-на Деба, которому она так никогда и не простила. Крестный иронически называл меня «охотником на попугаев». Сам г-н Дюбуа[230] при всей его важности, слегка улыбался, слушая повесть об этом странном приключении, и добавлял, что зеленое оперение, крупная голова, толстая и короткая шея, широкая грудь, коренастое туловище и высокомерный вид придают попугаю, сидящему на насесте, сходство с Наполеоном на борту Нортумберленда[231]. И наконец, выслушав этот рассказ, г-н Марк Рибер, длинноволосый романтик, постоянно ходивший в бархате и подражавший Ронсару, сразу же начинал бормотать: