Марикита - Поль Феваль-сын

XV

КОРОЛЕВСКИЙ СУД

Впервые в истории мадридского двора правосудие было поставлено выше увеселения, и бал неожиданно превратился в открытый суд с королем вместо судьи.

Придворные были несказанно удивлены, так как Филипп V никогда не отличался склонностью к быстрым решениям. Вся суть заключалась в письме регента Франции; но с этим последним познакомился только король, а все остальные терялись в догадках.

Несомненно, монарх успел привязаться к Сулхаму. Этот турок несколько дней развлекал весь двор и чуть ли не половину города; он заслуживал, по крайней мере, признательности за свой талант, привлекающий к нему общее внимание. Но прервать из-за него праздник, которого все так долго ждали, заставить умолкнуть скрипки, чтобы вести разговоры об убийстве; остановить очаровательные ножки, готовые порхать в танце, для того чтобы слушать тяжелую поступь стражников – нет господа, согласитесь, это странно.

Король не желал ждать: расправа должна была свершиться немедленно. Момент казался монарху весьма подходящим, тем более что многие из присутствующих давно и страстно мечтали о низвержении надменного Гонзага.

Гранды не скрывали своего презрения к этому чужаку, а женщины, не доверяя его итальянской угодливости, сторонились его, как могли. Поэтому они проявили особое любопытство к предстоящему долгожданному событию.

Король попросил дам занять места вдоль стен зала, а сеньоров – стать позади них. Рядом с ним сидела королева, за троном стояли принцы, принцессы и высшие сановники двора. Музыкантов и лакеев на некоторое время удалили.

Вскоре гул удивленных голосов смолк, и все взгляды устремились на главного алькальда. Он шепотом сказал королю несколько слов, направился в вестибюль и, сделав знак рукой, отошел в сторону, чтобы пропустить людей из свиты Гонзага (в том числе и господина де Пейроля), сопровождаемых пикетом королевской гвардии с алебардами.

Ужас застыл на их лицах, и они сразу же посмотрели на Филиппа Мантуанского. Они надеялись найти в нем поддержку, но понимали, что перед ними стоит человек, охваченный гораздо большим страхом, чем они сами.

Клевреты остановились в нескольких шагах от короля, смятенный вид толстяка Ориоля заставил присутствующих улыбнуться. Филипп V попросил Гонзага подойти к своим людям, и охрана отодвинулась, образовав позади группы полукруг.

– Сударь, – сказал король Испании, – в моем доме ни один принц, ни один гранд не посмеет утверждать, будто он не виновен в преступлении, совершенном его людьми. Несете ли вы ответственность за своих приближенных?

– Я утверждаю, что они честны и невиновны, – ответил Гонзага, надменно обводя взглядом окружающих. – Если бы было совершено преступление, я бы непременно знал об этом и наказал бы негодяя.

– Тогда защищайте их, да так, чтобы их виновность не бросила тень и на вас.

Филипп Мантуанский нервно смял кружева своего жабо и, став перед королем с дерзким видом, как это делал в крайних обстоятельствах, чтобы отвести от себя подозрения, непринужденно произнес:

– Спрашивайте, сир!

– Господа! – обратился Филипп к подозреваемым. – Где вы были и что делали вчера вечером около полуночи?.. Господин де Носе, отвечайте за всех.

Последний сообразил, что все будет потеряно, если он не проявит смелости, и, следуя примеру своего хозяина, вскинул голову. Его голос звучал очень спокойно, когда он принялся рассказывать о том, как он и его спутники стали жертвами нападения, и когда осмелился критиковать действия мадридской полиции, уверяя, что жизнь честных обывателей подвергается постоянной опасности.

Он намеревался убедить в этом монарха, чье слабоволие было хорошо известно, но подозревал, что перед ним был человек, готовый идти до конца и избавиться любой ценой от Гонзага и его сообщников. Поэтому последовавший ответ показался Носе пощечиной:

– Вполне вероятно, сударь, что на улицах было неспокойно, когда вы и ваши спутники оказались там ночью. Это – единственное правдивое заявление во всей вашей речи; все остальное ложь.

На мгновение группу охватил ужас. Лицо принца исказилось, Носе стал кусать себе губы.

– В чем же нас обвиняют? – воскликнул он. – Чтобы защитить себя, нам нужно, ваше величество, хотя бы знать, что за подлость нам приписывают!

– Вас, господин Носе, и ваших друзей обвиняют в том, что вчера вечером, около полуночи, на берегу Мансанареса вы убили турка Сулхама и избавились от его трупа.

– Клянемся, – вскричали все шестеро, подняв руки, – что вчера вечером мы не убивали ни Сулхама, ни кого-либо другого!

Эта внезапная клятва произвела сильное впечатление на публику. Филипп Мантуанский сразу воспрял духом и позволил себе надменно сложить руки на груди.

– Кто нас обвиняет? – спросил Носе.

– Все здесь присутствующие, – ответил Филипп V, – слышали недавно рассказ одного из свидетелей, который готов его повторить, если мы его попросим. И этот свидетель не единственный; сейчас здесь появятся трое других, которых алькальд уже выслушал каждого поодиночке и которые сделают здесь свои публичные заявления. Если показания совпадут, у нас не останется никаких сомнений, а ваши отговорки окажутся бесполезными.

Сначала ввели одного из монахов, который, предварительно поклявшись именем Христа и всеми святыми Испании говорить правду, рассказал обо всем, что происходило на берегу реки. Он живописал со всеми подробностями, как эти господа подстрекали толпу, повторил слова, которые произнес Носе, и пересказал ход событий вплоть до того момента, когда он сам вместе с другими унес оттуда ноги.

Второй монах, а потом и нищий говорили то же самое, и их рассказ заканчивался одинаково: никто из них не видел поверженного Сулхама.

– Где же, однако, господа, – воскликнул с иронией король, – где те бродяги, которые на вас напали? По-видимому, я был не прав, согласившись, что улица таила опасность, когда вы там находились. Подумайте сами: безобидный прохожий – и вы, науськивающие на него толпу! Как видно, прохожий оказался неробкого десятка и без страха пошел навстречу опасности; но вас было шестеро против одного, и с того момента он пропал. Ваша первая ложь не позволила нам верить вашей клятве: убийство отягощается клятвопреступлением.

– У вашего величества есть выбор между клятвой моих людей и клятвой монахов и этого нищего, – не без вызова заметил Гонзага. – Вашему величеству не стоит забывать своего обещания выдать тысячу песет тому, кто скажет, что случилось с Сулхамом; за четверть этой суммы можно найти сотню монахов и столько же оборванцев, которые способны утверждать, что видели, как я убиваю сам себя.