Дом потерянных душ - Ф. Коттэм

— Наш полковник дал мне почитать показания этого бомбардира, и я заинтересовался, — подытожил Ласкаль. — Множество странных противоречий. Перед нами был доблестный капрал, старый служака, который кидается под пули, пытаясь спасти своего командира. Он бывалый солдат, к тому же смелый. Однако что-то заставляет его не подчиняться старшему по званию.

— И пугает, — добавил Ситон. Мейсон молча глотнул воды.

— Прошу прощения, — с улыбкой спохватился Ласкаль. — Позвольте предложить вам что-нибудь покрепче.

Британцы призвали Ласкаля, поскольку им был необходим человек, сведущий в магии. Этот авторитетный специалист должен был развеять слухи о том, что артиллерийский офицер якобы продал душу дьяволу, чтобы выжить в бою. Верховное командование поощряло, можно даже сказать, само распространяло истории, подобные легенде об ангелах Монса,[79] дабы убедить бойцов, что Всевышний на их стороне. Но здесь дело было совсем другое. Командиры призваны были поддерживать солдат личным примером, быть для них образцом. Мало было просто пожертвовать одним из них, чтобы усмирить какое-то непокорное подразделение В тысяча девятьсот семнадцатом превратности войны уже не позволяли подавить мятеж обычным расстрелом. Моральный дух орудийных расчетов был крайне низким, а предстоящий штурм Пассендале обещал быть жестоким, не говоря уже о дальнейшей потере боеспособности и разложении армии.

Иезуит Ласкаль приобрел большой опыт в данном вопросе в ходе своих исследований. Он изучал ведьмовство во французских деревнях. На Мадагаскаре он был свидетелем экзорцизма. Он изучал зримые свидетельства одержимости дьяволом в Суэце и во Французской Экваториальной Африке. Об оккультизме он знал достаточно, чтобы увидеть, насколько пагубно влияет на людей его распространение. Но вопрос о его действенности оставался для Ласкаля открытым. В чудеса Господа он уже не верил. Поэтому с трудом верил в чудеса дьявола.

Его встреча с английским офицером состоялась в одном из блиндажей в миле от линии фронта. Стоял ноябрь тысяча девятьсот семнадцатого года. Вечерело, и, как всегда из-за непрерывных бомбежек, после полудня в воздухе висела темная пелена. Ласкаль отправился туда один, без провожатых. Его ноги в ботинках на кожаной подошве то и дело скользили на шатких дощатых мостках, проложенных через лабиринт окопов и траншей. Ласкаль искал дорогу по нарисованной от руки карте. Шел дождь, карта в его руке намокла и обвисла, размытые чернила стекали на пальцы. В какой-то момент он уже решил, что заблудился. Его серая французская полевая форма и фуражка с синим околышем привлекали пристальное внимание часовых. Смотрели на него и идущие колоннами солдаты, и обозные сытого британского арьергарда. Конечно, все так и было задумано. Чем больше свидетелей его появления там, тем лучше. И по выражениям лиц людей Ласкаль понял, что они знают, зачем он здесь.

Уитли сидел в одиночестве и тасовал колоду карт Таро. Блиндаж освещала единственная парафиновая лампа, специально подвешенная так, чтобы лицо офицера оставалось в тени. Ласкаль заметил, что Уитли был в шинели с поднятым воротником и шарфом на шее. На руках у него были толстые кожаные перчатки. Конечно, в блиндаже было холодно. Стоял ноябрь, и в этих вырытых в земле склепах было всегда промозгло.

— Виски, святой отец?

Ласкаль согласился. Виски он не пил. Он хотел взглянуть на руки офицера. Но его ждало разочарование. Тот достал с полки бутылку и стаканы, налил в них спиртное — и все это не снимая перчаток.

— Итак, ради всего святого, ума не приложу, чем могу быть полезен католическому священнику.

— Я бы хотел спросить у вас, если позволите, о вашей службе на флоте. До войны. Где плавали? Что делали? Кого встречали? И чему научились?

Уитли, немного помолчав, ответил:

— Я научился пересекать океан и не блевать, перегнувшись через борт. Полагаю, святой отец, это и было моим самым большим достижением. И еще, разумеется, я научился довольно-таки прилично вязать морские узлы.

Ласкаль кивнул. Он посмотрел на свой стакан, стоящий на столе, за которым они оба сидели. К этому времени в блиндаже стало еще темнее: фитиль висящей за спиной Уитли лампы почти прогорел, и огонек еле теплился. Священник видел лишь, как дрожит жидкость в его стакане от отдаленных и мощных взрывов.

— Отец Ласкаль, вы ведь не верите в магию, — сказал Уитли. — И в Бога вы тоже не верите. Так же как, впрочем, и я. Эта встреча — не более чем фарс. Думаю, чтобы сохранить лицо, вы должны выдать мне индульгенцию. А потом отправляйтесь домой и боритесь с собственным безверием.

Ласкаль вынул из кармана спичечный коробок, вытряхнул из него спичку и зажег, резко чиркнув ею. В те дни он курил трубку и всегда носил с собой английские непромокаемые спички, предназначенные для раскуривания капризного кисетного табака и вспыхивающие ярче обычного. Уитли вскинул руку, закрываясь от света, и Ласкаль успел заметить две странные вещи. Он краем глаза увидел пару бронзовых рунических символов, свисающих с браслета на приоткрывшемся запястье офицера. А еще он разглядел кожу на его лбу между козырьком фуражки и пальцами в перчатке, заслонявшими веки от огонька спички.

— Кожа была белой, цвета мягкого сыра, — рассказывал Ласкаль Мейсону и Ситону, потягивающим из кубков уже не воду, а вино. — И она двигалась. Натягивалась и пульсировала, словно под ее поверхностью кишели крошечные червячки. Весь этот процесс производил впечатление какой-то скрытой суеты. Отвратительное зрелище. А еще мне было известно значение символов на браслете. И я сразу понял, что показания бомбардира — истинная правда.

— Уитли сказал что-нибудь?

— Он сказал: «У вас манеры деревенщины, отец. Меня изуродовало химическим снарядом, и я не желаю, чтобы на меня пялились, пока я еще до конца не выздоровел». И рассмеялся. Конечно, рассмеялся.

— Но ведь вы его разоблачили, — заметил Мейсон.

— Это он меня разоблачил, сын мой! Я пробирался по английским траншеям к месту нашей встречи, чувствуя себя хозяином положения. К тому времени мой тайный скептицизм, тщательно скрываемое полное отсутствие веры уже больше года надежно меня защищали. Я утратил восприимчивость к тому опасному оптимизму, который дает людям вера. Я понял бессмысленность и войны, и жизни. Я уже давно потерял надежду. Я обеспечил себе все необходимое для выживания. Но в тот день я увидел то, о чем только что вам рассказал, и был поставлен в тупик. И разоблачен.

— Что вы написали в своем отчете? — поинтересовался Ситон.

— Только то, что, положа руку на сердце, не могу положительно отозваться об этом человеке.