Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали - Аркадий Александрович Вайнер

В районах столицы идет деятельная подготовка к встрече возвращающихся из Красной Армии демобилизованных 2-й очереди.

Депутаты райсоветов с активом проводят учет квартир демобилизуемых. Там, где это необходимо, будет сделан ремонт.

Предприятия готовят для демобилизованных и их семей подарки. Обувная фабрика № 3 шьет 400 пар обуви, а валяльная фабрика – 300 пар валенок для школьников – детей фронтовиков. 200 шапок изготовила меховая фабрика…

Тараскин встретил меня в коридоре и строго предупредил:

– Сегодня в пять часов комсомольское собрание. Отчетно-перевыборное. Ты уже встал на учет?

– Нет. Из райкома еще не переслали мою учетную карточку.

Тараскин был важен и исключительно озабочен:

– Ты позвони в райком, поторопи. Надо активнее включаться в общественную жизнь. – Он придирчиво посмотрел на меня и внушительно добавил: – Это я тебе как член бюро говорю. И на собрание обязательно приходи…

– Хорошо, – сказал я. – А ты у Жеглова отпросился?

– Что значит «отпросился»?! – возмутился Коля. – Поставил в известность – и точка! Собрание – важное политическое мероприятие, и Жеглов сам обязан присутствовать…

– А Жеглов комсомолец? – удивился я.

– Конечно! Правда, ему уже двадцать шестой год… Скоро будем его рекомендовать кандидатом партии.

Я как-то и не задумывался, что Жеглову всего на три года больше, чем мне, – почему-то он во всем казался намного опытнее, умнее, старше…

Собрание проходило в актовом зале; и залом-то он считался только по названию – такой он был маленький. Набилось туда народу как селедок в бочку. Я хотел устроиться у входа на подоконнике, но увидел, что из середины зала мне машет рукой Варя, и стал пробираться к ней ближе; и полз я по чьим-то ногам, спинам, на меня ругались, чертыхали меня по-всякому, толкали и пинали. Наконец я добрался до Вари и устроился рядом с ней – две ее подружки подвинулись, косясь на меня и усмехаясь.

Председатель позвонил в колокольчик и сказал:

– Товарищи! Прошлое наше отчетно-выборное собрание состоялось еще во время Великой Отечественной войны – 20 сентября 1944 года. Многое пережила страна – и мы вместе с нею – за этот год. Об этом подробно доложит докладчик. А сейчас память погибших с прошлого собрания я предлагаю почтить вставанием…

Зал единым махом поднялся, стало тихо, только тяжело дышал кто-то у меня за спиной и гремел звонкий мальчишеский голос председателя:

– Аникин, Багаутдинов, Векшин, Гринберг, Седова, Топорков, Увалов, Яковлев… Вечная память комсомольцам, павшим с оружием в руках за счастье нашей Родины!

Слово для отчетного доклада получил наш секретарь Степа Захаров – белобрысый курчавый опер из ОБХСС. И шум понемногу улегся в зале. Я сидел рядом с Варей, ощущая ее теплое мягкое плечо и поглядывая на нее все время сбоку. Она толкнула меня тихонько локтем – слушай, мол, а не вертись!

Степа хорошо говорил – не по бумажке, а на память, только изредка заглядывая в блокнот, когда ему надо было привести какие-то цифры. Голос у него был громкий, раскатистый, и говорил он с выражением, а не бубнил, и когда ему казалось, что он голосом чего-то не дожал, не разъяснил и не убедил, то он еще рукой махал резко и решительно, будто саблей отсекал этот вопрос.

– …Больше пятнадцати тысяч килограммов крови дали доноры столичной милиции для воинов Красной Армии, – гремел Степа с трибуны. И сам хлопал в ладоши, и по лицу его было видно, что он так доволен, будто его самого спасли кровью доноров-милиционеров. – И особый низкий поклон нашим дорогим девушкам – комсомолкам-донорам, среди которых я хотел бы назвать Середину, Акимову, Леонтьеву, Рамзину, Попрядухину, Кикоть и многих других, которые сдавали свою кровь по двадцать – тридцать раз!

Зал гремел аплодисментами, я наклонился к Варе и спросил тихонько:

– А ты, Варя, тоже сдавала кровь?

– Семь раз, – смущенно улыбнулась Варя, будто стеснялась того, что вроде Кати Рамзиной не сдала кровь тридцать раз.

Я пожал слегка ее пальцы и шепнул:

– Варюша, а может быть, во мне и твоя кровь течет?..

– …Исключительно важное значение имело проведение огородной кампании для улучшения продуктового снабжения работников милиции, – взмахивал сразу двумя руками Степа Захаров. – И безусловно, надо признать, что лучше всех с этим ответственным мероприятием справились сотрудники семьдесят восьмого отделения милиции, которые на своем огороде в Измайлове накопали по шестнадцать-семнадцать мешков картошки с каждого участка. А работники ОБХСС Калининского района провалили это дело, поскольку у них собрано не более двух-трех мешков…

Степа покритиковал еще немного транспортников, не обеспечивающих своевременный ремонт автомашин, потом сделал остановку, помолчал и сказал негромко:

– К сожалению, не обошлось без ЧП… – и зал, как по команде, затих, а Степа продолжал: – Один из наших… оказался трусом. – Тишина в зале напряглась до предела. – Выполняя боевое задание, лейтенант Соловьев струсил, предал товарищей…

Зал взорвался возмущенными криками:

– Позор! Подлец!

Девчушка в сержантских погонах, сидевшая перед нами, наклонилась к подруге, громко шепнула ей:

– В засаде они сидели, и он убийцу выпустил, испу-га-ался…

А зал гремел:

– Вон из комсомола!

Захаров постучал карандашом по графину, объявил:

– Тихо, товарищи. Персональное дело комсомольца Соловьева будет рассматриваться особо. А сейчас – к повестке…