Критика криминального разума - Майкл Грегорио

Меня удивила неожиданная щедрость профессора сегодня утром, но еще больше меня поразил его нынешний volte face.[28] Если это тяжелое одеяние было столь важно для его физического благополучия, почему в таком случае он оставил тепло и уют своего камина, променяв его на страшный холод и сырость, а не дождался моего возвращения?

— Зачем? — изумленно спросил я.

В повелении Канта, казалось, отсутствовала всякая рациональная логика.

— Не знаю, сударь, — ответил Иоганн. — И он сам толком не знает, чего хочет. Вы ведь видели, в каком он был состоянии сегодня утром. Ему так хотелось отдать вам этот плащ, он почти настаивал… Ну, а теперь хочет получить его обратно! Он пришел в такое возбуждение, что я запряг ландо и привез его сюда, чтобы хоть немного успокоить. Я просто не знал, что мне делать.

— Где он теперь? — прервал я его.

— В сторожке. Но позвольте я расскажу вам, что случилось сегодня утром…

Я почувствовал, как ужас сжимает мне сердце.

— После того как вы с сержантом Кохом ушли от нас, — продолжал Иоганн, — он уселся перед окном в большой гостиной и просидел там почти час, тревожно глядя на улицу.

— Он ожидал каких-то гостей?

— Вовсе нет, сударь! — воскликнул Иоганн. — К нам в последнее время никто не заходит. Вы были первым гостем за целый месяц или даже больше. В одиннадцать часов я, как обычно, принес профессору его утренний кофе, но он к нему и не притронулся. Внезапно он подскочил и заявил, что ему очень нужна книга от герра Флакковиуса, его городского издателя. Для работы над трактатом. По его словам, без нее он не мог продолжать работу.

— Ах, снова этот загадочный трактат! — воскликнул я в надежде, что за прошедшее время Иоганну удалось что-то выведать.

Слуга не попался на мою приманку. Вместо ответа на мой завуалированный вопрос он продолжил:

— Профессор Кант приказал мне бежать в книжную лавку. Пока я надевал плащ и шляпу и готовился пойти выполнять его поручение, он был весь комок нервов.

— Вы оставили его одного?! — взорвался я. — Вновь без всякой защиты? Вот в чем суть всей вашей истории?

— Но что я мог сделать, сударь? — простонал Иоганн. — Был день, а не ночь, он находился в полной безопасности, кроме того, вы ведь прислали солдат наблюдать за домом. Я не мог найти никакого предлога, чтобы остаться. Я просто не мог ему отказать.

— Туман настолько густой, что сомневаюсь, чтобы жандармы видели дальше своего носа, — кипел я негодованием, обеспокоенный и подавленный тем, что сообщил Иоганн.

— Я принял собственные меры предосторожности, герр поверенный, — ответил Иоганн, пытаясь успокоить меня. — Я зашел к фрау Мендельсон и попросил ее посидеть с профессором, пока я буду отсутствовать. Фрау Мендельсон живет…

— Мне известна женщина, о которой вы говорите, — прервал я его, вспомнив утреннюю встречу с любопытной старушкой по соседству с особняком Канта.

— Она преданная поклонница профессора Канта, — продолжал Иоганн. — Я сказал ей, что должен срочно отлучиться в город по поручению, и попросил, чтобы она не выпускала моего хозяина из виду. Об истинной причине просьбы я не упомянул, заметил только, что профессор чувствует себя сегодня хуже, чем обычно. А сам бросился по направлению к книжной лавке. Когда я прибыл туда и передал герру Флакковиусу просьбу профессора, он никак не мог взять в толк, о чем идет речь. Он просмотрел свой журнал и обнаружил, что мой хозяин действительно заказывал названную книгу. Но герр Флакковиус собственноручно вручил ее профессору Канту четыре месяца назад. Я поспешно вернулся домой, подумав, что неверно назвал заголовок книги. Я ожидал, что профессор рассердится на меня, однако, когда я сообщил ему о путанице, он не обратил на это ни малейшего внимания.

— Мы уже бывали свидетелями непредсказуемых и весьма озадачивающих перемен в его настроении. Он слишком много работает в связи с нашим расследованием, — заметил я, пытаясь скрыть собственное замешательство, нараставшее с каждым мгновением. Неужели мысли профессора Канта действительно пребывают в таком хаосе?

— Самое странное произошло в конце, — продолжил Иоганн, словно заметив мою растерянность. — Когда я провожал фрау Мендельсон до ее дома, она сказала мне, что мой хозяин находится в великолепном расположении духа. И вовсе не болен. Он развлекал ее рассуждениями на тот счет, что главной причиной мигреней в Кенигсберге является высокий магнетизм сырого воздуха. Состояние ее здоровья настолько заинтересовало его, что он отправился в кабинет за анатомическими гравюрами, чтобы продемонстрировать ей то, как нервы реагируют на повышенную влажность. Фрау Мендельсон предложила ему самой поискать эти изображения, но профессор настоял на своем и поднялся к себе в кабинет.

— Значит, его все-таки оставили одного, — заключил я, в раздражении прежде всего на самого себя. Как бы я ни пытался гарантировать его безопасность, профессор Кант все равно ускользал из моих сетей.

— Она ведь не могла запретить профессору пройти в его собственный кабинет! — возразил мне Иоганн, беспомощно взмахнув руками. — Но потом… потом…

— Что — потом?

Лакей провел рукой по лбу, как будто для того, чтобы стереть морщины глубокой озабоченности, что отобразились у него на челе.

— Она говорит, что услышала голоса.

— Возможно, он сам с собой разговаривал, перебирая гравюры? Старики часто бормочут что-то себе под нос и даже не замечают этого.

Мои слова прозвучали неубедительно даже для меня самого.

— Не то, сударь, — со вздохом произнес Иоганн. — Она не только слышала, но и видела, как какой-то человек уходил по тропинке через сад. По той самой тропинке, на которой мы прошлой ночью изучали следы на снегу.

Я почувствовал, как у меня на лбу выступают капельки пота.

Неужели убийце каким-то образом удалось проникнуть в дом, несмотря на пребывание здесь солдат? Но нет, фрау Мендельсон утверждает, что слышала, как они беседовали. Неужто убийце потребовалось проникнуть в дом только для того, чтобы поговорить с Кантом? И что же такого важного мог ему сообщить Иммануил Кант?

— Ваш хозяин был расстроен?

— Вовсе нет, сударь, — мгновенно ответил Иоганн. — Как совершенно справедливо заметила фрау Мендельсон, что такого страшного может произойти от Мартина Лямпе?

— Мартина Лямпе? — переспросил я, вспомнив утренний разговор с фрау Мендельсон. — И что ему здесь понадобилось?

— Не знаю, сударь. И вряд ли смогу спросить об этом профессора.

— Вы знаете Мартина Лямпе? — спросил я.

— Нет, сударь. Я никогда его не встречал. Герр Яхманн запретил ему возвращаться сюда.

— А где он живет, Иоганн?

Иоганн пожал плечами:

— Возможно, герр Яхманн знает, только лучше у него не спрашивать, сударь. Профессор Кант, конечно, знает, но лично я — нет.

Приближалась ночь, и становилось еще холоднее. Мороз, словно раздраженный щенок, покусывал мне ладони и лицо, и я уже пожалел о своей щедрости по отношению к сержанту Коху.

— Отведите меня к вашему хозяину, — попросил я. — Мне нужно кое в чем признаться относительно того плаща, который ему так срочно понадобился.

Профессор Кант уютно расположился в сторожке перед громадной монструозной чугунной печкой черного цвета и внимательно всматривался в маленькие голубоватые язычки пламени, поигрывавшие в ее разверстой пасти. Коричневую фетровую шляпу он снял и положил на колени. В дальнем углу солдаты играли в пинокль[29] и курили длинные глиняные трубки, пребывая в счастливом неведении относительно того, в каком блистательном обществе они находятся. Когда я увидел профессора, старого и хрупкого, у меня сразу возникло острое желание защитить его. Такое жалкое окружение показалось мне совершенно неподобающим для человека столь необычайных дарований.

— Поверенный Стиффениис, сударь, — объявил о моем приходе Иоганн.

Профессор Кант вскочил, при этом его шляпа упала на пол. Он явно не ожидал увидеть меня.

— Значит, с вами все в порядке? — воскликнул он так, словно я только что вернулся из долгого и крайне опасного путешествия. — Но где мой плащ? — добавил он вдруг, внезапно переместив центр своего внимания, что стало столь характерным для него в последнее время и так озадачивало окружающих.

Я остановился в дверях, не в состоянии ничего ответить на его вопрос. Подобный интерес моего наставника к незначительным деталям лишал меня способности логично и последовательно мыслить. Означал ли его вопрос, что Кант оскорблен моим появлением в его присутствии без его подарка? Или же первый из двух его вопросов был подсказан искренней заботой о моем здоровье и благополучии?

— Я одолжил ваш плащ сержанту Коху, сударь, — ответил я, не будучи уверен, что поступаю правильно, признаваясь в совершенном. Однако, как бы там ни было, дело было сделано. — Бедняга промок до нитки, — добавил я в свое оправдание.