Украина в водовороте внешнеполитических альтернатив. Исторический экскурс в 1917–1922 годы - Валерий Федорович Солдатенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не вникая в мотивацию поведения лидеров Бунда, а последняя, как известно, далеко не всегда совпадала с усилиями лидеров Украинской революции (что, в общем, естественно), следует обратить внимание на отсутствие единства взглядов на цель дипломатической акции даже в среде, казалось бы, идейно близких деятелей. Последнее также вполне понятно для стадии обсуждения проекта, однако, согласно логике, должно было сказаться на подборе соответствующих исполнителей.
Ю. Мазуренко – одному из проводников «независимых» в УСДРП – не было доверено возглавить делегацию в Москву. На эту роль был призван Семен Мазуренко, хотя также принадлежавший к фракции «независимых», однако придерживавшийся более умеренных взглядов, чем родной брат.
Санкция правительства на делегирование в Советскую Россию чрезвычайной дипломатической миссии и выделение на ее содержание 120 тыс. карбованцев (рублей) была принята 4 января 1919 г.[602] 7 января С. Мазуренко был выдан соответствующий документ – «Удостоверение» за подписью главы Рады народных министров, министра иностранных дел В. Чеховского. 11 января этот документ был утвержден Директорией и подписан В. Винниченко, С. Петлюрой и П. Чикаленко («за секретаря»)[603].
Обращает на себя внимание то, что с отправкой миссии не весьма спешили, хотя предоставленные ее руководителю полномочия были достаточно широкими и к тому моменту (со стремительным развитием событий) такими, реализация которых требовала предельной оперативности: «Правительство Украинской Народной Республики сим уполномочивает господина МАЗУРЕНКО Семена Петровича войти в переговоры с Уполномоченными Представителями Правительства Российской Советской Федеративной Социалистической Республики по всем делам, затрагивающим постоянные мирные добрососедские сношения между Украинской Народной Республикой и Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой, для чего предоставляется господину Мазуренко право везде, где надо будет, выступать от лица правительства Украинской Народной Республики как полноправному этого правительства представителю, составлять и подписывать прелиминарные условия, которые передавать на утверждение своего правительства, делать устные и на письменные различного содержания заявления, предложения, принимать участие в различных заседаниях и совещаниях.
Всему, что господином Мазуренко сделано будет в пределах этих полномочий, Правительство Украинской Народной Республики поверит и возражать не будет»[604].
Российский нарком иностранных дел Г. Чичерин выдал С. Мазуренко как «главе чрезвычайной Дипломатической Миссии Украинской Директории» удостоверение, которым гарантировался полный дипломатический иммунитет и льготы, предусмотренные для лиц соответствующего ранга[605].
Пока «утрясались» формальности, истекало драгоценное время. Было бы, очевидно, несправедливым считать, что Директория этого не понимала, хотя, с другой стороны, желательно разобраться и в том, почему она не форсировала переговорных усилий, по сути, медлила с активными действиями.
Здесь можно допустить, что, во-первых, делались попытки «выжать» максимум возможного из январского интенсивного обмена нотами – по возможности заставить российскую сторону хотя бы в чем-то, хотя бы в моральном плане признать неправомерность своей позиции вмешательства во внутренние дела Украины, выговорить уступки, и таким способом получить усиление своей исходной базы на переговорах. Во-вторых, явно зондировалась позиция правительств Антанты, олицетворенная командованием интервенционного корпуса в отношении к развитию российско-украинского конфликта. М. Рафес, в частности, считал, что упомянутые демарши имели «характер приглашения Антанты прислать военную помощь против большевиков»[606].
Однако все названное могли перевесить внутренние разногласия в Директории, украинском руководстве вообще по вопросам выбора внешнеполитических ориентаций. При всей весомости должностей, которые занимали В. Винниченко и В. Чеховский, нельзя сказать, что они имели решающее преимущество при выработке и осуществлении государственного курса. И дело здесь не только в том, что правительство практически было лишено рычагов для влияния на международные дела (кое-кто считает, что В. Винниченко предусмотрительно сосредоточил эти функции в своих руках). В условиях гражданской войны влияние военных («человека с ружьем») на все сферы общественной жизни гигантски возросло. Вот здесь и дала себя знать позиция С. Петлюры и его военного окружения (атаманов). «Обратной стороной» благосклонности к Антанте была враждебность относительно РСФСР. «Увидев, что большинство Директории и глава Совета министров решительно склоняются к миру с большевиками и даже с этой целью послали специальную миссию, балбочановцы (П. Балбочан – один из атаманов. – В. С) и петлюровцы начинают прибегать ко всяким мероприятиям, чтобы этот мир сорвать», – отмечал В. Винниченко[607].
Глава Директории считал, что для достижения своих целей атаманы были готовы на все, а сам П. Балбочан, кроме многочисленных дезинформаций о масштабах военных акций со стороны Советской России, прибегнул к предательским действиям, чтобы повлиять на руководство УНР. Именно он направил в Киев нескольких офицеров и социал-демократа С. Тимошенко с требованием немедленного объявления войны России. С. Петлюра вместе с С. Тимошенко явились к Директории «и почти с кулаками, с рыданием в голосе, с побелевшими дрожащими губами (С. Тимошенко) требуют у нее провозглашения войны Российской Советской Республике.
Для чего?! Ведь мы фактически воюем с ней. Сражайтесь, воюйте, зачем же объявлять войну, когда мы хотим мириться, когда послана делегация с этой целью?»[608]
Аргументация посланцев атаманов была в чем-то искусственной, надуманной: «…Без оповещения войны казаки не могут биться. Они не знают, русские большевики – враги нам или приятели. Такое молчание Директории ослабляет дух наших войск, охлаждает их пыл и придает смелость и жесткость большевикам. Знает ли Директория, какие страхи там творятся. Знает ли она, что она делает преступление против нашей государственности, не оповещая войны? Мировая делегация? А какая гарантия, что большевики хотят мириться, что это с их стороны не хитрость, чтобы ослабить дух наших войск? Почему они перемирия не предлагают, а только переговоры?»[609]
Не следует останавливаться на подобной «дипломатии, шитой черными нитями» (принципиальные моменты старательно замалчиваются при всяческом раздувании второстепенных, производных). Настоящее назначение приведенных пассажей становится понятным, когда в конце концов выдвигается, как будто «между прочим», тезис: «Кроме того (подчеркнуто мной. – В. С.): мы не имеем оружия, амуниции. Антанта нам может продать (а может, и нет? – В. С.). Но она хочет иметь гарантию, что мы не большевики, что мы тем оружием не будем бить ее саму. Ведь провозглашением войны мы покажем, что нам оружие нужно против русских империалистов»[610].
Следует ли объяснять, что сущность вложенного в слова «кроме того» значительно превосходит вышеприведенное словотворчество? Разве что возникают естественные вопросы о том, откуда известно было о гарантиях, которых требовала Антанта, кому она их адресовала? Ведь в «Возрождении нации» да и позднее В. Винниченко не раз категорически утверждал, что официальных переговоров Директории с представителями Антанты вплоть до его отставки 10 февраля 1919 г. не было. Были же персональные акции правых элементов, среди них – атамана П. Балбочана, услужливая телеграмма которого к военному командованию интервенционистским корпусом дала основания СНК предъявить обвинение украинской власти в продажности[611].
В подтверждение своей искренности В. Винниченко приводит даже извлечение из собственного дневника: «30.1.19. Эсеры ужасно озабочены новой «авантюрой» Директории. Первой