НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 22 - Ольга Ларионова

«Оно характеризует эпоху, — говорит он в работе «Роль воображения в исследовании будущего», — и очень часто выводит ум за пределы противоречий, которые характеризовали прошлое и представлялись неразрешимыми».

В этом определении содержится характеристика научной фантастики как метода исследования.

«Я отлично представляю себе, что такое время, — говаривал Блаженный Августин, — пока не просят пояснить, что это такое, и совершенно перестаю понимать, как только пытаюсь объяснить».

Многие современные физики признавались, что испытывают нечто подобное, когда их просят понятно и «в двух словах» рассказать о времени, пространстве или начальном моменте нашего мироздания, который космологи поэтически называют «большим взрывом». Во всяком случае парадоксальное изречение средневекового философа прекрасно иллюстрирует ситуацию, сложившуюся в научной фантастике. Все — писатели, критики, читатели — прекрасно понимают, что представляет собой эта удивительная муза, рожденная научно-технической революцией. Но понимают внутренне — для себя. Как тот студент из анекдота, который знал, что такое электричество, и вдруг забыл на экзамене.

Парадокс объясняется просто. Чудесный сплав искусства и точного знания, которым, собственно, и является фантастика, не вмещается в узкие рамки определений. Быть может, по той простой причине, что составляющие его начала знание и крылатый вымысел — всякий раз берутся в самых различных дозах. От чистого эликсира до гомеопатических капель прогноза ближайшего развития техники.

Питаясь живительным соком научных идей, фантастика не перестает быть искусством. В отличие от науки, которая неудержимо ветвится, образуя все новые ячейки узкой специализации, научная фантастика всякий раз стремится создать целостную картину мира.

Полигон научных идей, исследование социальных моделей, блистающие солнца утопических миров и мрачные пророчества грядущих опасностей — все это лики изменчивой музы. Мгновенные черты, по которым едва ли возможно судить о всем облике. В утопическом зеркале радостных предчувствий, в сумеречном зеркале тревог и сомнений грозного мира антиутопий лишь случайно проскальзывают отблески неоткрытого будущего, потому что параболические антенны фантастики призваны лоцировать настоящее. В них всегда отражается, пусть и гипертрофированно, современный писателю мир.

Что же касается пророчеств — поразительных предвосхищений или случайных угадываний, то они возникают как своего рода побочный продукт. Аналитическое исследование прорастающих зерен будущего — именно этим и занимается фантастика — неизбежно дает некий неожиданный результат, который очень часто «сбывается». Здесь нет никакого чуда, если не считать чудом самое искусство. Потому что именно искусству присущ тот обобщенный мгновенный синтез, который наука достигает кропотливым и долгим путем.

Широко мыслящий и компетентный в вопросах науки художник вольно или невольно приходит к научной фантастике.

Вот пример, ставший чуть ли не хрестоматийным:

Мир — рвался в опытах КюриАтомной, лопнувшею бомбойНа электронные струиНевоплощенной гекатомбой.

Эти строки Андрей Белый, получивший солидное физико-математическое образование, написал в 1921 году. За четверть века до того, как предсказанная им гекатомба воплотилась горами сожженных тел в Хиросиме и Нагасаки. Здесь в чистом классическом виде реализовался прыжок художника, отталкивающегося от твердой почвы достоверных фактов. Это великолепный пример именно синтеза, а не захватывающего дух пророчества новой Кассандры.

По свидетельству К. Н. Бугаевой, поэт «любил факты, опыт и точное знание. Физика, химия, их достижения интересовали его до конца. Он говорил о Боре и Резерфорде, когда о них знали еще только узкие специалисты».

Вот, собственно, и весь «секрет технологии», рождающей пророчества: знание и воображение, которое часто является синонимом таланта.

Промышленные революции, как и революции социальные, не возникают мгновенно. Они подготавливаются всем ходом исторического развития. Наступление атомной эры чуткие нервы художника ощутили задолго до того, как это стало ясно самим ученым. Пожалуй, ни в какой другой области не проявилось столь полно присущее научной фантастике свойство улавливать тревоги и ожидания общества, как в атомной проблеме. В жизненно важной для всего человечества проблеме, которая усугубилась ныне нейтронной бомбой.

Летом сорок четвертого года в редакцию журнала научной фантастики «Эстаундинг сайенс фикшн» («Поразительная научная фантастика»), который издавал знаменитый Джон Кемпбелл, нанесли визит агенты ФБР. Они не скрывали своего крайнего беспокойства по поводу только что опубликованного рассказа малоизвестного в то время фантаста К. Картмилла. Речь шла не более и не менее, как о разглашении сведений высочайшей категории секретности, затрагивающих суть «Манхеттенского проекта». Картмилл ухитрился «выболтать» самые страшные тайны, причем такие, о которых еще не могли знать до конца лучшие умы Лос-Аламоса. В своем рассказе он раскрыл возможный (для фантаста он был уже реальным) тротиловый эквивалент, силу ударной волны, радиус теплового и радиационного поражения. Короче говоря, все факторы атомного взрыва.

«К описываемому моменту, — так и ложатся сюда слова Лесли Гровса, хоть атомный генерал произнес их по иному поводу, — мы были уверены, что сможем испытать «Толстяка» — бомбу взрывного типа — примерно в середине июля. Планирование операции по испытанию «Толстяка», получившей кодовое название «Троица», началось весной 1944 года, после того как мы с Оппенгеймером решили, что с точки зрения проверки сложной теории взрывной бомбы, правильности ее конструкции, изготовления и сборки, в общем, ее действенности, такое испытание весьма целесообразно».

Ученые особенно рьяно любят фантастику. И взрыв, произведенный рассказом Картмилла «Линия смерти», в тиши секретных лабораторий был воистину подобен атомному. Ярости секретной службы во всяком случае не было предела.

Напрасно издатель лепетал что-то насчет веяния времени и характерной для фантастов привычки забегать вперед. Факт чудовищного нарушения атомного моратория представлялся бесспорным, хотя ни сам Кемпбелл, ни агенты ФБР не догадывались, что «пророчество» Картмилла сбудется через считанные месяцы.

Строжайшее расследование, однако, показало, что писатель не имел ни малейшего касательства к проекту, который возглавляли доктор Оппенгеймер и генерал Гровс. В своих прогнозах он пользовался лишь открытыми научными сообщениями довоенных времен. Представил доказательства своего «алиби» и сам Кемпбелл. Он не только показал агентам рассказ Хайнлайна «Неудовлетворительное решение», датированный сорок первым годом и повествующий об атомной войне и послевоенной гонке вооружений (!), но и сослался на «Освобожденный мир» Уэллса. Этот роман, вышедший в 1914 году, уж никак нельзя было заподозрить в причастности к «Манхеттенскому проекту». В год начала первой мировой войны прославленный фантаст писал о войне атомной, о тотальном истреблении сотен тысяч людей и почти полном разрушении городов.