Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Конечно, господин, сейчас! Я совсем забыла про кофе. Подать вам к нему печенье или кусочек шоколада?
– Почему бы и нет? Завтра я начну новую картину. Впредь никаких пейзажей, только цветы – сирень, фиалки…
Тут Гильем осознал, что Франсин почему-то стоит на месте. Она застыла между открытой дверью в охотничий домик и его креслом и смотрела на него с тревогой.
– Чего ты ждешь?
– Да вот… Я только что говорила с садовником, мсье, а его кузина Мария недавно вернулась из города. Новости мсье не понравятся…
– Я не собираюсь играть в догадки, моя милая Франсин. И что бы там ни рассказывала кузина Мария, мне на это наплевать!
– Люди видели, как жандармы входили в дом на улице Мобек. Похоже, они арестовали повитуху Лубе и увезли в своем фургоне. Это было незадолго до полудня. Ее служанку они тоже забрали.
На Гильема словно пролился поток ледяной воды. Он взмахнул рукой, сметая со стола палитру и краски, и вскричал в изумлении:
– Арестовали Анжелину? Но почему?
Глава 10
В тюрьме
В тюремной камере в здании суда, в тот же день, в пять пополудни
Под старинным замком виконтов де Шамбор располагался обширный подвал со сводчатым потолком, часть которого была перестроена под тюремные камеры, отделенные от коридора крепкими решетками. Ложем арестантам служили истертые деревянные скамьи, земляной пол был укрыт соломой вперемешку с экскрементами предыдущих обитателей камер.
– Хвала Господу уже за то, что мы вместе! – сказала Розетта.
– Да, это утешение для нас обеих, – согласилась Анжелина. – Мы вместе.
Женщины присели на скамью, стараясь не прислоняться спиной к стене, покрытой капельками влаги: речка Сала протекала очень близко к замку, и влага просачивалась сквозь толщу земли, сообщая подземелью неприятный запах сырости и плесени. После допроса тет-а-тет, который учинил каждой судья Альфред Пенсон, женщин в течение двух часов продержали в разных комнатах, а потом перевели в тюрьму.
– Наконец-то мы можем поговорить без свидетелей, – вздохнула повитуха. – Розетта, что ты рассказала судье?
– Свою историю, что же еще? Как мы познакомились, как встретились в Люшоне, о моем отце…
– По крайней мере наши показания совпадают. Он заявил, что не верит мне, что я нарочно придумала эту историю, чтобы его разжалобить. Если наши рассказы повторяют друг друга, он убедится, что мы не лжем, – ни ты, ни я.
Смотритель дал им кувшин с водой. Анжелина отпила глоток, но голода это не умерило. И тогда она вспомнила про пастилки, подаренные ее сыну аптекарем братом Эдом. Из глаз молодой женщины полились слезы, когда она вынула конфетки из сумочки-кармашка.
– Угощайся, Розетта! Ты ведь тоже проголодалась.
– Спасибо, Энджи.
На девушку больно было смотреть: веки припухли от слез, губы дрожат… Она не успела снять белую косынку и зеленый хлопчатобумажный халат, которые обычно надевала, когда убирала в доме.
– Энджи, мне хочется в туалет! Как быть?
– Сходи на солому, милая моя Розетта. Можно поблагодарить Небо уже за то, что у нас нет соседок, а то и соседей. Должно быть, наши сограждане ведут себя безупречно.
– Не смотри, пожалуйста.
– Не смотрю, – ответила Анжелина, закрывая глаза.
Ощущение было такое, будто она очутилась во сне – кошмарном, без надежды на пробуждение. О, если бы только проснуться в своей постели дома, на улице Мобек, рядом с Луиджи! Всей душой своей она стремилась к мужу, сыну и всем тем, кого любила.
«Что они предпримут? Мадемуазель Жерсанда уже знает, что меня арестовали, и Октавия тоже. Господи… А как же отец? Ему кто расскажет? Лучше бы Луиджи, а не кто-нибудь из горожан… И позволят ли кому-то из них меня навестить?»
В подземелье было очень темно. Охранник зажег одну-единственную керосиновую лампу и поставил ее посреди коридора.
– У нас нет одеял, Розетта, – констатировала Анжелина слабым голосом. – Так что ночь покажется нам долгой.
– Лучше бы мне вообще больше никогда не видеть света! Сколько вы все из-за меня натерпелись…
Нервы Анжелины были взвинчены до предела. Она вдруг истерично расхохоталась, потом заплакала. В сознании роились вопросы: «Сколько времени нас будут тут держать? Будет ли суд публичным? Неужели судья и вправду может отправить меня, беременную, на каторгу?»
Розетта вернулась и присела рядом. Она все время всхлипывала и дрожала от холода.
– Сестричка, дам тебе совет: сними халат и накинь его на плечи, как шаль, – сказала ей Анжелина.
– А ты? Накрыться нечем, ты замерзнешь!
Повитуха порывисто встала, приподняла подол и развязала шнурок, поддерживающий нижнюю юбку, потом подняла ее с пола и обернула вокруг шеи, прикрывая заодно и декольте.
– Так лучше! – сказала она. – А теперь помолимся Господу, чтобы нас накормили чем-нибудь теплым.
– Помолимся Господу? Нет, Энджи! Богу нет дела до таких, как я, раз он позволяет безнаказанно обижать таких добрых и сердечных людей, как ты! Хочешь скажу, что я об этом думаю? Это несправедливо, что мы обе в тюрьме! Мой мерзавец отец меня обрюхатил, ты освободила меня от этого гнусного бремени, и в итоге мы обе за решеткой!
К Розетте внезапно вернулись жаргон и манеры, которые были ей присущи в те трудные годы. Она даже сплюнула на землю от злости:
– Знать бы, кто растрепал об этом судье! Энджи, никто ведь не знал! Никто!
– Я знаю, кто это сделал. Служанка Лезажей по имени Николь подслушивала в церкви, когда я исповедовалась отцу Ансельму. Пусть не сразу, но она все рассказала жене Гильема, а та пойдет на что угодно, лишь бы сжить меня со свету…
– Вот потаску…
Анжелина прижала ладонь к губам Розетты, но девушка продолжала извергать ругательства.
– Пожалуйста, не ругайся! Ты давно избавилась от этой гадкой привычки, так зачем начинать заново?
– Сейчас самое время вспомнить бранные словечки, Энджи, ведь мне предстоит общаться с каторжанами! Знаешь, что сказал мне судья? За то время, что я жила на улице и побиралась, я совершила «ряд серьезных преступлений». Он так и сказал: «ряд серьезных преступлений»! Стянула булку на ярмарке в Ланмезане, платок на рынке в Сен-Беа, еще какую-то мелочь. Каждый раз меня ловили жандармы и отправляли на целую ночь за решетку, а потом отпускали. Но об этих кражах упомянуто в документах, и вот: Роза Бисерье, вы дважды были осуждены и теперь предстали перед судом в третий раз – за аборт, ведь по закону я виновата не меньше тебя. И если ты еще этого не знаешь, Энджи, молодых преступниц у нас принято отправлять в Сен-Лоран-дю-Марони – в Гвиану, за океан, и там выдавать замуж за каторжников, отбывших свой срок[23]. Может, мне еще и поблагодарить его за это надо было? Сидел с таким видом, словно облагодетельствовал меня, скотина! «Начнешь новую жизнь… па-та-ти – па-та-та… У тебя будет хороший муж и участок земли…» Соловьем разливался…
