Ангелочек. Дыхание утренней зари - Мари-Бернадетт Дюпюи

Теперь Анжелина знала, что арест – дело рук Леоноры. Только супруга Гильема могла так хорошо знать ее привычки и ее прошлое.

– Признайте, одних этих обвинений хватит, чтобы представить вас и вашу служанку в глазах общественности как особ безнравственных и достойных порицания! Думаю, ваш союз с Жозефом де Беснаком – результат ваших женских ухищрений. Вы забеременели и заставили его жениться и дать свое имя одному из ваших бастардов!

Эти грязные, безосновательные обвинения настолько возмутили Анжелину, что она забыла о статусе сидящего перед ней человека.

– Следите за своими словами, мсье! – вскричала она. – Вы не пытались проверить правдивость полученных сведений? Да, я совершила противоправное действие, зная, чем рискую, но это не повод обвинять меня во всех грехах этого мира!

О, как бы ей хотелось дать пощечину этому напыщенному законнику с румяным лицом и напомаженными волосами, а потом оказаться дома, на улице Мобек, и никогда его больше не видеть!

Удар кулаком по столу вернул Анжелину к реальности.

– Перед вами судья, мадам! Умерьте пыл, или к перечню ваших преступлений добавится оскорбление суда! Ваши дела и без того плохи. За неимением показаний в вашу пользу я отказываюсь верить вам на слово в том, что касается вашей служанки. Теперь рассмотрим дело девицы Адель Сутра из Лора.

– Я никогда не встречалась с этой девушкой. Я искренне сожалею, что она умерла, но я к этому не причастна. Господин судья, как акушерка я прекрасно знаю, что аборт, проведенный в условиях антисанитарии, зачастую ведет к смерти пациентки, но находятся дамы, которые идут на это. И хотя они берут за это большие деньги, на их услуги всегда есть спрос, увы! На этот отчаянный шаг обычно идут те, кого предал возлюбленный, и те, кто стал жертвой насильника. Бесчестье и сплетни – вот чего они больше всего боятся!

– А как насчет тех, кто изменяет мужьям, а потом избавляется от плода своей постыдной связи? Я прекрасно осведомлен о порочных практиках представителей низших сословий. И на это их толкают сладострастие и склонность к разврату!

Ироничная усмешка тронула губы Анжелины, и она сухо парировала:

– Полагаю, представители высших сословий демонстрируют не меньшее влечение к тому, что вы назвали «порочными практиками». Но человеку с положением и деньгами легче скрывать адюльтер и удовлетворять – опять-таки, использую ваше определение – свое «сладострастие и склонность к разврату»!

Альфред Пенсон покраснел, как маков цвет. Удар пришелся в цель. Он сам имел замужнюю любовницу, делившую с ним весьма аморальные удовольствия. Испытываемый им стыд и очевидное спокойствие прекрасной повитухи, ее красивый слог, разумная аргументация и интуитивное ощущение, что она говорит правду, – все это окончательно его разозлило.

– Вы поплатитесь за свою дерзость, мадам! – крикнул он.

– У меня создалось впечатление, что вы готовы вынести приговор без суда, – вздохнула молодая женщина.

– Еще слово, и я отправлю вас прямиком на каторгу!

Угроза возымела эффект. Побледнев от ужаса, Анжелина понурила голову и стала смотреть на свои руки – маленькие, ловкие руки, так часто державшие новорожденных, гладившие их, согревавшие, а иногда и возвращавшие их к жизни. Все кончено. Никогда ей больше не испытать удовлетворения от осознания исполненного долга, этой огромной радости…

Судья встал, распахнул дверь и приказал жандармам отвести арестантку в камеру.

– Теперь приведите девицу Розу Бисерье! – распорядился он.

В мануарии Лезажей, два часа спустя

Гильем расположился возле охотничьего домика со своим мольбертом и всеми необходимыми принадлежностями. Погода стояла прекрасная, и он воспользовался этим, чтобы закончить свою картину, изображавшую лошадь на зеленом пастбище на фоне заснеженных гор. Пальцы его были испачканы синей и зеленой краской, и он часто щурился, оценивая свое творение. Результат сегодняшних усилий разочаровал его.

– На помойку! – сердито подытожил он. – Франсин, подойди ко мне!

Сиделка выбежала из домика, где как раз варила кофе на спиртовой горелке.

– Мсье меня звали?

– Возьми эту мазню и сожги! Да поторопись! Садовник недавно развел за оградой костер, вот в него картину и брось. Не могу ее больше видеть!

Франсин взяла пейзаж и стала его рассматривать. Оплошностей, допущенных художником, она не замечала, а сама картина показалась ей симпатичной и яркой.

– Может, вы отдадите ее мне, мсье? Я с радостью повешу ее над кроватью!

– Чтобы остальная прислуга над тобой потешалась? – сухо поинтересовался Гильем. – Будь добра, брось картину в костер!

Пришлось подчиниться, пусть и нехотя. Франсин решила было не жечь картину, но все-таки сделала, как было приказано. Гильем подчинил себе и ее душу, и тело. Для нее он давно перестал быть всего лишь инвалидом, о котором нужно заботиться за приличную плату. Она по-своему любила его. Пусть примитивно, инстинктивно, но любила.

Когда сиделка ушла, Гильем набил трубку, раскурил ее и закрыл глаза. Ему вспомнилась встреча с Анжелиной в этом уединенном уголке парка, окруженном зарослями самшита, с посыпанной светло-серым гравием землей. Она похвалила его картину и как будто даже удивилась, что у него может быть талант к рисованию.

– Еще бы! Ее супруг – одаренный музыкант! – сердито проговорил он. – И только я ни на что не гожусь!

И все же взгляд, каким он окинул свою палитру и тюбики с краской, лежавшие на маленьком столике на расстоянии вытянутой руки, был полон обожания. Вздохнув, Гильем решил, что теперь попробует изобразить цветы.

«Через месяц Анжелина уедет! – думал он, не обращая внимания на отголоски разговора, долетавшие из-за изгороди. – Пустить, что ли, пулю в лоб? Нет, нельзя! Я должен жить ради сыновей, троих моих сыновей!»

Он распрямил плечи, решив не поддаваться слабости. Может, в конце лета они с Франсин даже съездят в Лурд…

Шорох гравия под чьими-то торопливыми шагами привлек его внимание. Это возвращалась сиделка. Ее большие груди раскачивались в такт ее стремительным движениям.

– Надеюсь, мой конь горел хорошо? – пошутил он, и голос прозвучал несколько хрипловато. – Теперь приготовь мне кофе, да послаще! Впрочем, ты знаешь мои вкусы.

– Конечно, господин, сейчас! Я совсем забыла про кофе. Подать вам к нему печенье или кусочек шоколада?

– Почему бы и нет? Завтра я начну новую картину. Впредь никаких пейзажей, только цветы – сирень, фиалки…

Тут Гильем осознал, что Франсин почему-то стоит на месте. Она застыла между открытой дверью в охотничий домик и его креслом и смотрела на него с тревогой.