Саблями крещенные - Богдан Сушинский

Оссолинский хотел что-то сказать, но запнулся на полуслове. Карету резко качнуло, князь ударился головой о стенку у дверцы, однако это не отвлекло его от того абсолютного непонимания, в которое зашел их разговор.

— Кто же тогда должен вручать ее? Сейм в полном своем составе? Примас католической церкви Польши? Папа римский?

— На этот вопрос лучше было бы ответить самому Хмельницкому.

— Тогда о чем вы здесь говорите?

— О том, что думаю. Уверен, что Хмельницкий, господин коронный канцлер, принадлежит к тем редким людям, которые вообще не желают, чтобы булаву гетмана им вручал кто-либо — польский король, московский царь, папа римский или султан Блистательной Порты. Полковник Хмельницкий считает, что вполне способен добыть ее в бою, по собственной воле подняв при этом на борьбу весь народ, разгромив врагов Украины. Он соберет войско, начнет войну и, действительно, получит булаву не только гетмана казачьего войска, но и всей Украины. Вот только получит ее уже по благословению своей армии и своего народа, из рук самого народа.

— Да вы — клятвопреступник, — сдавленным голосом проговорил Оссолинский, предчувствуя, что только что ему открылось нечто страшное. — Вы что пророчите Польше? На что толкаете Хмельницкого?

— Я, господин Оссолинский, вначале буду подталкивать его к верной службе королю, а когда Его Величество поймет, что верно служить ему этот человек не в состоянии, поскольку сам видит себя королем Украины и всех земель славянских, — сделаю все, чтобы как можно скорее подтолкнуть его к могиле. Но, что бы я ни предпринял, сущность обласканного королем генерального писаря реестровиков от этого не изменится. И дай-то бог, чтобы ошибался я, а не все вы.

11

— Здесь квартирует полковник Гяур?

— Здесь, — донесся до князя голос хозяйки дома.

— Мне нужно срочно видеть его.

В комнату, тяжело громыхая сапогами, не вошел, а буквально вбежал татарин — могучего телосложения, с большой гладковыбритой головой, он как-то странно, почти неестественно смотрелся в своей мощной прусской кирасе, отмеченной, словно знаками доблести, множеством стальных шрамов и неистовых вмятин.

— Я от графини де Ляфер, — доложил он князю, ничком лежавшему на низенькой кушетке. Вчера, во время атаки на испанские позиции, конь под ним был убит, а самого его взрывной волной швырнуло на каменную россыпь, с которой Гяур с большим трудом сумел подняться лишь после того, как его воины захватили вражеские позиции. Заметив, что полковника с ними нет, Хозар и Улич нашли своего командира в полубессознательном состоянии. Весь затылок и шея его были залиты кровью.

Но так было. А сейчас, услышав шаги, Гяур чуть повернул голову, чтобы получше разглядеть вошедшего. Нет, это был не Кара-Батыр. Очевидно, один из тех татар, которых графиня наняла уже здесь, во Франции. Кираса с измятыми, но все еще сверкающими при свете солнечного дня наплечниками была похожа на окаймленные желтоватым нимбом сложенные крылья ангела. Кто бы мог подумать, что явится он с угасших небес Золотой орды?

— Кто ты? — негромко спросил полковник, словно это было важнее, чем известие о графине Диане. — Почему графиня прислала именно тебя?

— И двух французских драгунов. Меня зовут Юлдашем, храбрейший. Я — ваш слуга и управитель вашего имения в Рандье, неподалеку от замка Шварценгрюнден.

— Рандье, — устало кивнул Гяур, уткнувшись при этом в тыльную сторону сложенных на краю кушетки ладоней. Чувствовал он себя прескверно. В затылке все еще полыхал пожар, а позвоночник то и дело просверливала жуткая ноющая боль. Да и спина саднила так, словно сверху на него взгромоздили утыканное гвоздями бревно. Князю еще нужно было отлежаться. Хотя бы сутки. Однако объяснять это своему грозному, словно бы возродившемуся из степных сказаний о монголах-великанах слуге Гяур не собирался. Было бы слишком унизительно.

— Где сама графиня Диана?

— В пяти милях отсюда, в деревушке Корзье. Направляется в поместье графа де Корнеля.

— В Корзье? Странно.

— Почему?

— Странно, повторил Гяур. Мы только недавно вытеснили оттуда испанцев.

Татарин повел плечами, пытаясь пожать ими под кирасой. Ему непонятно было удивление князя, поскольку тот не сказал главного: как раз во время атаки на испанские укрепления под Корзье он чуть было не погиб. И боль, что пронизывает его сейчас от темени до пят — память об этой распроклятой деревушке. Правда, если из той же деревушки Господь прислал ему весть от графини, то можно считать, что тем самым ниспослал молодому воину свою милость или рыцарские извинения — это уж кому как угодно.

— Надолго графиня остановилась там?

— До следующего утра. В Корзье она торопилась до тех пор, пока случайно не узнала, что лишь недавно вы там сражались и что теперь казачья бригада расквартирована здесь, в Понпансье.

Гяур не решился спрашивать татарина, почему Диана не приехала сюда, в Понпансье, вместе с ним. Это было бы бестактно. Мужественная графиня и так не раз появлялась в расположении войск — тут уж надо отдать ей должное. Какая еще из прекрасных женщин Франции выискивает своего возлюбленного по всему побережью от Дюнкерка до Шербура? По всему воюющему побережью.

— Передай стоящему у ворот казаку, чтобы готовил коня, — произнес князь после минуты молчания, когда Юлдашу показалось, что он вообще уснул или потерял сознание.

— Прикажу, храбрейший, — поклонился татарин, но, уже выходя из комнаты, задержался и проследил, с каким трудом, натужно кряхтя, полковник пытается подняться со своего ложа.

Боясь гнева князя, являвшегося к тому же его хозяином, он ничего не сказал, вышел и помог казаку оседлать коня. Однако, подводя его полковнику, осмелился заметить:

— Я все понял, господин полковник. Нельзя вам пока что в седло. Для вас дорога может оказаться слишком трудной.

— Что ты сказал? — прищурился Гяур, с трудом распрямляя спину. На крыльцо он вышел в таком состоянии, словно тащил на себе мешок камней.

— Дорога размыта дождем и разбита копытами. Вам придется нелегко.

— А до сих пор я ездил по лунным коврам? Кстати, что это за молодцы? — кивнул он в сторону стоявших по ту сторону ворот двух солдат.

— Из гарнизона Корзье. Их там всего десять человек, во главе с сержантом, который не мог отказать графине.

— Хотел бы я видеть французского генерала или генерала любой другой армии мира, решившегося отказать ей в столь невинной просьбе, — тоскливо улыбнулся Гяур, с трудом и не без помощи татарина, которой, впрочем, решил этого не заметить, взбираясь в седло.