Весеннее равноденствие - Михаил Барышев

Тут Лешка сообразил, каким товаром ему придется платить за предложенные деньги. Плата была небольшой и приемлемой. Тем более что в сектор он попал случайно. Просто у Жебелева тогда подвернулось вакантное место. В конце концов младший научный сотрудник Утехин сидит в секторе экономической эффективности ради диссертации. Он никому не давал обещания работать в секторе до пенсионного возраста.

С сектором можно расстаться без трогательных слез и сокрушающих душу терзаний. Конечно, жаль из двенадцатой комнаты убираться. Честно говоря, свыкся он. Лешка с запоздалой нежностью вдруг подумал о Петре Петровиче Восьмакове, чья неиссякаемая и педантичная работоспособность, как укоряющий перст, всегда заставляла помнить о начатой диссертации, а систематические занятия производственной гимнастикой давали возможность беспрепятственно потрепаться в коридоре с Инной и Славкой насчет последних новостей кино и эстрады.

Еще Лешка подумал, что придется расстаться с Жебелевым, который, несмотря на все свое ехидство и требовательность, мужик головастый, а главное — порядочный. Черное он всегда зовет черным, а белое — белым. Восьмерок ни у кого за спиной не закручивает.

Если Лешка уйдет из сектора, то вопрос, запертый пока в особую папку Жебелева, словно джин в бутылку, тоже будет решаться без его участия. Чужие руки обобщат материалы, собранные неустанными трудами Утехина, и мало кто узнает о теоретической прозорливости младшего научного сотрудника.

— Но тема моей диссертации теснее всего профилирует с исследованиями вопросов экономической эффективности, — неуверенно сказал Лешка.

— Странно, что вас, дорогуша, тревожат какие-то пустяки, — откликнулся Лаштин, уже начавший недоумевать, почему этот розоволикий младенец не торопится проглотить жирную наживку, которую поднесли к его рту. — Пересмотрим план диссертации, усилим теоретические разделы, и все отлично впишется в профиль нового сектора.

Получив ответ на вопрос, чем ему надо платить, Лешка задал себе еще один вопрос: почему зам по науке желает, чтобы младший научный сотрудник Утехин непременно перешел в другой сектор?

Этот вопрос поставил Лешку в тупик. Не потому, что у него недоставало сообразительности, а потому, что у него был мал, как сейчас говорят, объем информации, и не могли возникнуть обратные связи.

Поскольку объем информации увеличивается с истечением времени, Лешка решил это время получить. Тем более что неясность в мотивах, которыми руководствовался Лаштин, обещая немедленно золотые годы, требовала осмотрительности. Утехин не мог покупать воробья, раскрашенного под канарейку. Для этого у него не было излишних материальных и моральных ресурсов.

Лешка поблагодарил Зиновия Ильича за внимание и столь лестное предложение. Он сказал далее, что научный работник должен решать жизненные и служебные вопросы лишь с точки зрения положительного значения их для перспектив и собственных исследований. Поэтому он просит дать три дня для окончательного ответа.

Когда Утехин почтительно, в подобающих выражениях, с необходимой аргументацией попросил отсрочку, у Зиновия Ильича от удивления отвисла челюсть. Вместо Нерона он сразу стал походить на Людовика Шестнадцатого, которому французы отрубили башку на гильотине. Лаштин судорожно проглотил невидимый сухой комок, застрявший в горле, и снова показал в растерянной улыбке зубы. Пальцы его перестали стучать по плюшевому подлокотнику дивана. Они сжались в кулачок, и Утехин неожиданно подумал, как плохо жилось римлянам при Нероне.

— Пожалуйста, — старательно пряча жестяные нотки в голосе, ответил Лаштин, — безусловно, я не могу настаивать на немедленном ответе… Хотя, признаться, меня удивляют колебания. Такие предложения, Алексей Федорович, люди в вашем возрасте и с вашим, приношу извинения, багажом получают крайне редко. Благоразумие, надеюсь, подскажет вам ответ. Договорились — три дня!

Лешка пожалел, что не поддался соблазну. Пожалуй, не стоило испытывать судьбу, задавая ей каверзные вопросы. Жизнь не очень любит на них отвечать, да еще искренне.

Но тут зам по науке, как говорят восточные мудрецы, «потерял лицо». Он попросил Утехина, чтобы их разговор оставался в институте неизвестным. Лешка пообещал, хотя понимал, что самым благоразумным для него было бы посоветоваться с Жебелевым, рассказать ему о таком странном внимании и заботе Лаштина.

Утехин не был отягощен материальными ценностями. Это заставляло его особенно заботливо беречь те моральные ценности, которые у него имелись. К числу их он относил строжайшее соблюдение принятых на себя обязательств. Поэтому Инне Замараевой, затащившей Лешку по возвращении от начальства в темный угол коридора, он трепанул, что зам по науке предложил ему длительную командировку для исследования экономических проблем строительства в районах вечной мерзлоты.

— Таймыр и Северный Урал, — для правдоподобности уточнил Лешка. — Едва отбрыкался…

Поскольку Инна панически боялась холода в любом его проявлении, она сразу же потеряла к Лешке интерес.

Лешка был доволен, что Жебелев по своей деликатности не поинтересовался о причинах вызова младшего научного сотрудника к высокому начальству. Может быть, он ожидал, что Утехин сам расскажет, но Лешка промолчал. Больше его никто не спрашивал, так как Инна Замараева моментально распространила в секторе подкинутую Лешкой версию о вечной мерзлоте, прибавив к ней подробности насчет свирепых белых медведей, дикого гнуса и пятиметровых питонов, смело перенесенных ею из Индии в Заполярье. Добрая и жалостливая Розалия Строкина даже расчувствовалась от рассказа Инны. Она угостила Лешку домашним кофе из термоса и заявила, что коллектив сектора никогда не допустит такого надругательства над человеком.

Лешка в одиночестве носил сногсшибательную новость, не подлежащую оглашению. С каждым часом она росла, требовала выхода. Она изнуряла бедную Лешкину голову, вгрызалась в его внутренности, как солитер, точила душу, как широко известный по повестям молодых писателей червь, которого никто не видывал в глаза.

За двое прошедших суток Утехин потерял аппетит, сон и несколько килограммов живого веса. Он понимал, что дальше так продолжаться не может. Ум, который помогал человеку выжить во все времена и эпохи, подсказал лазейку. Лаштин просил не оглашать содержание разговора в институте. Следовательно…

Лешка воспрянул духом, выпросил у Жебелева «библиотечный день» и вот теперь катил по загородному шоссе к своему верному другу Женьке Коршунову. Уж он-то поможет Лешке разрешить сомнения, поставить точки над всеми «и». Сразу станет ясно, как поступить.

В конторе Коршунова не оказалось. За столом с пузатыми ножками плановик участка терпеливо гнулась над очередной отчетной ведомостью.

С элегантным поклоном, как это делают герои великосветских кинофильмов, Лешка преподнес Ведуте целлофановый кулечек с тремя лиловыми астрами, купленными за тридцать копеек вместе с целлофаном.

Лиде, обожавшей цветы, никогда еще не доводилось получать их из рук двадцатисемилетнего, стройного и неженатого человека, да еще работающего в научно-исследовательском институте над экономической диссертацией.

Она испуганно моргнула и поставила кляксу на отчетной ведомости.

— Прошу, — сказал Лешка и от полноты чувств прищелкнул каблуками, как гвардейский ротмистр.

Ведута размазала кляксу рукавом и поднялась со стула. Она приняла букетик, поверив наконец, что все происходящее — самая натуральная явь. Она уже раскрыла рот, чтобы пролепетать спасибо, но Лешка жестом Креза положил перед ней плитку шоколада «Золотой ярлык».

Далее произошла немая сцена, передать которую могло лишь цветное телевидение системы «Секам». Лицо Лиды Ведуты, сначала испуганное и бледное, залилось таким румянцем, что телеоператор наверняка бы попросил убавить свет. Глаза плановика превратились в два ярких огня, сверкающих, как реклама магазина гастроном.

У младшего научного сотрудника полновесная гамма эмоций, откровенно отразившихся на лице Лиды, вызвала в ответ такую улыбку, от которой рот самым натуральным образом растянулся до ушей. Внутри же у Лешки разлилось такое тепло, что он забыл о важном разговоре с Коршуновым и был готов хоть сию же минуту отправиться с Лидой в любом направлении. Например, поехать в дом с голубыми ставнями и пить там исключительно вкусное холодное молоко от индивидуальной коровы Зорьки. Когда кончилась немая сцена и действующие лица обрели дар речи, Лида радостно-напряженным голоском выпалила весьма складную благодарность за внимание. Потом она подвинула к столу единственное в конторе кресло, усадила Лешку с такой внимательностью, словно он был по крайней мере заслуженным артистом республики, случайно завернувшим на стройучасток.