100 великих узников - Надежда Ионина

Разгневанный Людовик XIV решил жестоко наказать Д. Маттиоли и избрал для дипломата месть, которая оказалась более страшной, чем смертная казнь. Итальянца заманили в пограничный район, где схватили и бросили в крепость Пиньероль, после чего узник исчез навсегда. Граф оказался обреченным на смерть еще при жизни: он лишился имени, потерял лицо и во мраке вечного заточения должен был день и ночь думать об ужасных последствиях своего предательства. На все запросы министерство иностранных дел Франции отвечало, что ничего не знает о Д. Маттиоли.

Сам он дважды пытался подать о себе весть. Сначала хотел подкупить тюремщика Бленвиньера: „Вот, сударь, кольцо, которое я вам дарю и которое прошу принять“. Второй раз он написал несколько слов на подкладке карманов своего камзола, который должны были вычистить. Обе истории были засвидетельствованы в тюремных отчетах. Версия о „Железной маске“ Д. Маттиоли подтверждается и некоторыми хронологическими данными, в частности, исчезновение его совпадало со временем появления в крепости Пиньероль неизвестного узника[34] [В период империи в ход была пущена новая версия, которую поддержали придворные историографы: Наполеон I был потомком „Железной маски“. Согласно этой версии, французский король Людовик XIV был внебрачным ребенком, но именно ему Людовик XIII (отец) предназначил королевскую корону, устранив от права на престол своего законного сына. Настоящий дофин воспитывался вдали от французского двора, а когда вырос и стало заметно его сходство с будущим королем, оказался обреченным на заточение. Сначала его отправили на остров Сент-Маргерит, где он вступил в тайную связь с дочерью тюремщика, которая родила сына. Тогда-то его, закованного в железную маску, и переправили в Бастилию, а малолетнего сына отправили на Корсику, дав ему при этом фамилию Буонапарт („с хорошей стороны“, „от хороших родителей“). И вот этот мальчик будто бы и стал предком Наполеона, обеспечив ему тем самым „легитимное“ происхождение…]. Однако и это остается только гипотезой.

Вольтер в Бастилии

После смерти французского короля Людовика XIV остался малолетний преемник, за которого правил герцог Филипп Орлеанский. Как только короля похоронили, регент повелел распахнуть двери тюрем и выпустить узников, однако двигала им скорее всего не гуманность, а полное безразличие. Во время регентства Филиппа Орлеанского в Бастилию в основном стали заключать по делам политическим, за религиозные верования тогда уже не преследовали, но несмотря на это, число узников знаменитой тюрьмы было довольно значительным. Регент быстро решался на эту меру, но в то же время и освобождал он узников без особых затруднений, так что продолжительного содержания в Бастилии при нем не было.

При Филиппе Орлеанском двор предавался всевозможным излишествам, а так как двор правителя всегда становится законодателем мод, то придворный разврат сообщился средним и даже низшим слоям французского общества. Время официального лицемерия миновало, и разврат хлынул мутным потоком. „Искать забвения в объятиях чувственного“ — таков был лозунг людей, окружавших Филиппа Орлеанского и верных духу своего времени. Скандальные хроники приписывали самому регенту такие любовные похождения, в которые, казалось, трудно поверить, однако слухи эти стали причиной появления многих сатирических куплетов весьма циничного содержания. Даже отношение его к собственной дочери, герцогине Беррийской, не избежало самых грязных подозрений. Герцог выдавал своих дочерей замуж, а потом на глазах у всех становился их любовником. Герцог Беррийский был совсем не ревнив, но обнаружив, с кем изменяет ему жена, принялся жаловаться всему двору в самых энергичных выражениях.

Сатирические куплеты подобного рода были тогда в моде, и авторство двух из них приписывали Франсуа Мари Аруэ. В 1716 году он был заподозрен в сочинении сатир на регента, и одна из них — „Царствующий ребенок“ (или „В царствование ребенка“) — им была действительно написана. Об этом стало известно благодаря доносам бравого офицера Берегара, подосланного полицией: ему Франсуа Мари Аруэ сам признался в авторстве. Стихотворение было полно непримиримой критики старого порядка, говорило о бесчисленных бедствиях французского народа, но это власти могли бы простить. Однако молодой поэт осмелился весьма недвусмысленно обличать и пороки регента, за что при других обстоятельствах мог бы жестоко пострадать. Но Филипп Орлеанский был равнодушен ко всему, даже к тем ужасным вещам, которые писали и рассказывали о нем. Авторов памфлетов он преследовал нехотя и только по настоянию окружающих.

В протоколах о пребывании Франсуа Мари Аруэ в Бастилии сохранилась статья следующего содержания:

Франц Мария Арует, 29лет, родом из Парижа, сын Аруета — казначея Счетной экспедиции. Посажен в Бастилию 17мая 1717 года за сочинение разных оскорбительных стихотворений на регента и герцогиню Берри. Он говорил также в присутствии многих особ, что так как он ничем не может отомстить герцогу Орлеанскому, то не пощадит его, по крайней мере, в своих стихотворениях. Когда же его кто-то спросил: „Чем же вас обидел Его Королевское Величество?“, — то он вскочил как бешеный и отвечал: „Как? Разве вы не знаете, что он послал меня в ссылку за то, что я доказал публике, что он поработил себя недостойной его страсти?“

Господин Арует был сослан в Туллес 15 мая 1716 года, но Его Королевское Величество позволил отцу, чтобы сын его выбрал местом ссылки Сюлли на Луаре, ибо там он имел родных, и надеялись, что они разговорами и примерами своими сделают его умнее и умерят излишнюю его живость. Итак, из Парижа узник был выслан в замок Сюлли, где у его отца было много знакомых. Здесь собралось многочисленное общество, занятое исключительно устройством всевозможных развлечений и увеселений. Ф. М. Аруэ не замедлил найти много удовольствий, от которых отрывался лишь для сочинительства стихов знакомым дамам. В своих письмах он сообщал, что в Сюлли жить приятно и только одно отравляет его веселую жизнь — сознание необходимости оставаться здесь. Ссылка оставалась все-таки ссылкой, и тогда по совету одного из друзей он написал послание к герцогу Орлеанскому с единственной просьбой — прочесть предлагаемые стихи, чтобы через сравнение убедиться, что их автор не может быть сочинителем отвратительных куплетов. Послание имело успех, и в начале 1717 года его возвратили из ссылки. Регент даже пожелал принять бывшего узника, простил его, хотя и не был до конца уверен в его невиновности.

Вместо смирения и раскаяния молодой Аруэ не замедлил послать новый, не менее скандальный куплет, свидетельствовавший о необыкновенной способности герцога Орлеанского всем забавляться, все позволять и все выслушивать. Поэт нисколько не щадил регента, нападая на самые дурные поступки и стороны его характера — как действительные, так и предполагаемые.

Полиция, уже следившая за автором, доносила, что он не может произносить имя регента без озлобления. Чтобы наказать поэта, на этот раз ухватились за анонимную поэму „Я видел“ — самый неистовый памфлет на регента и его окружение, который в то время ходил по рукам. Он метко бичевал скандалы и злоупотребления, которые происходили повседневно и на глазах у всех в последние годы царствования Людовика XIV. Сатирик указывал на королевскую власть как на главную причину всех изображаемых им ужасов. В этой сатире нашли сходство с поэтической манерой Ф. М. Аруэ, и подозрительно настроенным агентам достаточно было того, что он принадлежал к янсенистской семье и что его возраст, по их соображениям, совпадал с возрастом автора сатиры.

Друзья поэта, находившие это произведение превосходным, подтвердили, что видели, как он его писал. Враги с радостью ухватились за их заявление, хотя „Я видел“ было написано Ле-Бренном, который был так напуган опасным успехом сатиры, что все свалил на Ф. М. Аруэ. Регент был очень недоволен этой сатирой и воспользовался ею, чтобы наказать человека, так насолившего „Царствующим ребенком“. Гуляя однажды в Пале-Рояле и завидев Ф. М. Аруэ, он подозвал его к себе и сказал:

— Господин Аруэ, я намерен показать вам нечто такое, чего вы еще никогда не видели.

- Что? — спросил он.

— Бастилию!

— Ваше Высочество, я отношусь к ней так, как будто я уже видел ее…

16 мая 1717 года, прекрасным весенним утром, к Ф. М. Аруэ явились агенты.

Впоследствии в стихотворении „Бастилия“ он очень живо и картинно описал и свой арест, и свое новое жилище. Хотя в Бастилии с узником обращались неплохо, но жилось ему здесь несладко. Особенно страдал Ф. М. Аруэ от отсутствия предметов туалета, поэтому он просил принести „два индийских платка — один для головы, другой для шеи, ночной чепец, помаду“ и тому подобные вещи. Однако не забывал он и про своих „домашних богов“ — Гомера и Вергилия.