Моя шокирующая жизнь - Эльза Скиапарелли

Со всех окрестных холмов спустились на своих горячих конях вакейру – пастухи из Пернамбуку[211], они много пили и много ели, становясь все более веселыми; вскакивали в седло и проезжали мимо, чтобы показать себя собравшейся толпе. «А теперь, – голосом Шато перекрывался нараставший шум, – настало время приготовиться к смене декораций».

Потом я отправилась в дом префекта, где мне вручили полный костюм пастуха из кожи песочно-желтого цвета, он был очень красивый и мне шел, потому что мои мерки были присланы из Парижа. Но было ужасно жарко…

Я переоделась в ванной комнате с окнами под любопытными взглядами нескольких мальчуганов, будущих молодых петушков. Еще одно меня расстроило: я обнаружила, что по их обычаю в нижних швах брюк оставляют длинные отверстия. Чтобы соблюсти правила приличия, пришлось взять взаймы белые кальсоны префекта. Вслед за этим меня отвели в кораль (загон), где ожидало огромное животное. «Вот ваша лошадь!» – сказали мне.

Захваченная врасплох, я удивленно раскрыла глаза. Я в жизни не садилась на лошадь, и дебютировать в центре Вакведжада (Vaquejada), где мужчины привыкли даже за завтраком не лишать себя выпивки, мне показалось невозможным.

С другой стороны, меня захватило спортивное соперничество, и отказаться было просто неприлично. Я не могла проявить страха, поэтому, стараясь выглядеть совершенно уверенной, очень достойно забралась на лошадь и отправилась, окруженная сотнями смеющихся вакейру, совершить круг по городу и вернуться в кораль. Признаюсь, я попросила очень красивого юношу оставаться поблизости, иногда даже брала его за руку.

Церемония разворачивалась с величием примитивного ритуала. Префект наградил меня, коснувшись моего плеча обнаженной шпагой, и Фирмино, один из вакейру, надел ленту ордена мне на шею. Знаки отличия ордена были выполнены монахами-бенедиктинцами из восхитительно гравированной кожи, но, к сожалению, они были очень большими, чтобы их носить постоянно.

Это единственная награда, которую я когда-либо получала, и ею дорожу.

Прежде чем я спустилась с лошади, меня провели в корале между бешеными коровами, потому что я их боялась больше всего. Итальянский животновод подарил мне половину права владения жеребенком, потомством известной лошади по имени Бразилия.

В Париж я вернулась через Ресифи[212], но оставила за собой в Бразилии маленький холмик в Терезополисе[213]… Его предложил мне сеньор Карлос Гинли, и расположен он был в его владениях, напротив горного озера. Там нет никакого жилья, может быть, когда-нибудь будет стоять палатка. Но холмик есть, блестящего зеленого цвета, под знаменитой скалой, носящей название Палец Бога.

Глава 21

Рассказывать о перенесенной хирургической операции как-то глупо и эгоцентрично. Тем не менее большая, серьезная операция оставляет в жизни, не только физической, такой след, что этим не следует пренебрегать; многим потом становится лучше. Ведь в нас содержится невероятное число органов, бо́льшую часть времени нам незнакомых; от них, впрочем, часто можно избавиться, благодаря современным методам медицины, не нанося большого вреда организму. За исключением сердца и мозга – уберите их, и связь с жизнью заглохнет. Всякое, затрагивающее человеческое тело вмешательство, даже такое безобидное, как удаление зуба, делает нас не такими, как до этого, и в некоторой степени ослабленными. Перед операцией мне прописали лекарства, названий которых я не знала. Их было так много, что для ученых мы стали испытательной площадкой, как для садовника, который выводит для своего сада особый сорт роз, или биолога, исследующего новую породу животных. Прописанные мне болеутоляющие средства подействовали на подсознание странным образом. Гого мне потом рассказала, что, когда меня перенесли в операционный зал, у меня были широко раскрыты глаза. На самом деле я ничего не чувствовала, но потом сохранилось воспоминание о том, что произошло, одновременно туманное и точное.

Я увидела, или почувствовала мысленным взором, как хирургический нож проник в мое тело, и прекрасно различала ткани, которые он пересекал. Я не испытывала ни боли, ни тоски, только необычный интерес к происходящему, как будто это было не со мной. Я ощутила, как опытные руки хирурга делали свою работу в моем теле, стягивали вместе края раны – с несравненной ловкостью, превышающей навыки самой лучшей моей портнихи. А дальше – ничего… Когда очнулась, не испытывая ни малейшего недомогания, я объяснила хирургу, что чувствовала. И поскольку это был человек весьма мудрый, он улыбнулся и сказал: «Такое случается…»

Русская манекенщица Варвара Раппонет в коктейльном платье от Скиапарелли, Париж, 1952. (Из личной коллекции Александра Васильева)

Через две недели, когда я быстро и уверенно выздоравливала, из-за непредвиденного случая произошел рецидив. В Рождество мои доктора уехали, и я слегка простудилась. Посторонние люди, которые за мной ухаживали, не знали, что я могу и чего не могу перенести, и один из докторов прописал мне новое лекарство, которое вызвало ужасную реакцию. Без всяких предварительных признаков я стала сумасшедшей и находилась в таком состоянии всю ночь. По-видимому, я бессознательно звонила; слуги, вернувшись из кино, бросились ко мне в комнату и нашли меня ползающей по полу, как раненый зверь. Через сутки, когда вышла из искусственного сна, я смутно вспомнила, что погрузилась в новый, незнакомый мир.

Это было унизительным и неприятным событием. Небольшой толчок – и я перешла бы из мира безумия в небытие.

Вследствие этого испытания и несмотря на то, что физически чувствовала себя хорошо, я начала жить, частично оставаясь в соприкосновении с потусторонним миром. Существование, которое я вела, казалось бесцветным, как будто из него убрали соль. Я представила свою летнюю коллекцию в декабре, вытянувшись на диване, еще слишком слабая, чтобы подняться и ходить. Потом я поехала в горы, чтобы как-то восстановиться. Вернувшись в Париж, я почувствовала себя одержимой чувством, словно что-то хромает в моем понимании жизни и реакциях на нее – как будто я поднялась на лишнюю ступеньку. Загорелся сигнал опасности, а я его плохо различала. Я принялась развлекать себя короткими перемещениями и незначительными удовольствиями. Обычно я от всего сердца ненавидела толпу, официальные собрания, благотворительные балы, свадьбы и похороны, а теперь заставила себя участвовать в жизни общества.

Гого пригласила меня приехать в Лондон на коронацию королевы. Так я оказалась в аэропорту Орли; помню, как прокладывала себе дорогу в хаосе бессчетных рейсов на вылете.