Я исповедуюсь - Жауме Кабре

– Какой сюрприз!

– Добрый день.

– Уже несколько дней, как…

– Да. Дело в том, что… Я заказала расследование и…

Недокуренная погашенная сигара в холодной пепельнице на столе наполняла кабинет табачной вонью.

– И что же?

– Ариберт Фойгт, комиссар. Торговые дела, комиссар. Или, если хотите, личная месть. Но никаких борделей и изнасилованных девочек. Не знаю, зачем вы выдумали всю эту дурацкую историю.

– Я всегда выполняю приказы.

– А я нет, комиссар. И я намерена подать на вас в суд за сокрытие…

– Не смешите, – сухо перебил ее полицейский. – По счастью, Испания не демократическая страна. Здесь правим мы.

– Скоро вы получите повестку. Если виновный находится выше, я знаю, с какой стороны подойти.

– С какой?

– Со стороны того, кто оставил убийцу безнаказанным. И кто позволил ему спокойно уйти.

– Не будьте наивны. Вы не найдете никаких подходов, потому что их нет.

Комиссар взял сигару из пепельницы, чиркнул спичкой и закурил. Плотное голубоватое облако мгновенно скрыло его лицо.

– А почему ты не подала в суд, мама?

Комиссар Пласенсия сел, выдыхая дым изо рта и носа. Мать предпочла остаться стоять перед ним.

– Еще как есть, – сказала она.

– Сеньора, меня ждет работа, – ответил комиссар, вспомнив о недоеденном бутерброде.

– Нацист, который живет себе спокойно. Если еще не умер.

– Имена. Без имен все это пустые разговоры.

– Нацист. Ариберт Фойгт. Я называю вам имя!

– Всего хорошего, сеньора.

– В день, когда было совершено убийство, муж сказал, что идет в Атенеу, что у него встреча с неким Пинейру…

– Мама, почему ты не подала в суд?

– …но это была неправда, не было никакого Пинейру. Ему позвонил комиссар полиции.

– Имена, сеньора. В Барселоне много комиссаров.

– И это была ловушка. Ариберт Фойгт действовал под прикрытием испанской полиции.

– За такие слова вы можете отправиться в тюрьму.

– Мама, почему ты не подала в суд?

– И он потерял самообладание. Он хотел навредить моему мужу. Он хотел напугать его, я думаю. Но он убил его и расчленил.

– Сеньора, вы бредите.

– И вместо того чтобы задержать, его выслали из страны. Правда ведь, все так и было, комиссар Пласенсия?

– Сеньора, вы читаете слишком много романов.

– Нет, уверяю вас.

– Если вы не перестанете цепляться ко мне и к полиции, вам придется очень плохо. Вам, вашей любовнице и вашему сыну. И вам не удастся сбежать.

– Мама, я хорошо расслышал?

– Что расслышал?

– Про твою любовницу.

Комиссар откинулся назад, чтобы насладиться эффектом, который произвели его слова. И решил подытожить:

– Мне ничего не стоит распространить эту информацию везде, где вы бываете. Всего хорошего, сеньора Ардевол. И никогда больше сюда не приходите. – И он открыл полупустой ящик стола с остатками покинутого бутерброда и со злостью его задвинул, на этот раз не стесняясь присутствия черной вдовы.

– Да-да, мама, теперь понятно. Но как ты узнала, что история про бордель и изнасилования была ложью?

Мать, даже мертвая, промолчала. Я с нетерпением ждал ответа. Прошла целая вечность, прежде чем она сказала:

– Довольно того, что я это знаю.

– Но мне этого мало.

– Хорошо.

Долгая пауза. Думаю, она собиралась с духом.

– Почти с самого начала нашей семейной жизни, после того как мы зачали тебя, у твоего отца обнаружилась полная сексуальная импотенция. И начиная с этого времени он был абсолютно не способен к эрекции. Это наложило горький отпечаток на всю его жизнь. И на всю нашу жизнь. Не помогли ни врачи, ни постыдные визиты к снисходительным дамам. Твой отец был таким, каким был, но он не был способен никого изнасиловать. И в конце концов он возненавидел секс и все, что с ним связано. Я думаю, что именно поэтому он с головой погрузился в коллекционирование.

– Если дело обстояло так, почему ты не подала на них в суд? Они тебя шантажировали?

– Да.

– Любовницей?

– Нет.

И письмо моей матери заканчивалось рядом советов общего плана и робким проявлением чувства напоследок – прощай, любимый сыночек. Последнее предложение – я буду смотреть за тобой с неба – всегда казалось мне слегка похожим на угрозу.

– Вот это да… – сказал развалившийся в кресле сеньор Беренгер, стряхивая несуществующую нитку с безупречно вычищенных брюк. – То есть ты решил засучить рукава и приняться за работу?

Он сидел в кабинете матери с видом завоевателя, покорившего богатые земли, а вторжение этого бесполезного мечтателя, мальчишки Ардевола, у которого на лице написано, что он ничего не понимает, отвлекло его от размышлений. Он был удивлен, что мальчишка вошел в его кабинет без стука. Поэтому он сказал «вот это да».

– О чем ты хочешь поговорить?

Обо всем, подумал Адриа. Но чтобы сразу направить разговор в правильное русло, он, как опытный человек, решил обозначить главное:

– Прежде всего я хочу, чтобы вы покинули магазин.

– Что?

– Что слышали.

– Ты знаешь, какая у меня договоренность с твоей матерью?

– Она умерла. И да, я знаю.

– Видимо, не знаешь: я подписал договор, по которому обязан работать в магазине. Мне остался еще год на галерах.

– Я отпускаю вас. Я не хочу вас здесь видеть.

– Не знаю, что с вашей семейкой, что вы все такие…

– Не читайте мне нотаций, сеньор Беренгер.

– Никаких нотаций, я просто кое-что расскажу. Ты знаешь, что твой отец вел себя как хищник?

– Более-менее. А вы – как гиена, таскающая у него объедки гну.

Сеньор Беренгер широко улыбнулся, показывая золотую коронку на клыке:

– Твой отец был безжалостным хищником, если речь шла о выгодной сделке, которую часто было бы правильнее назвать наглым грабежом.

– Хорошо, грабеж. Но вы сегодня же соберете свои вещи и больше никогда не войдете в магазин.

– Черт… – Странная гримаса была попыткой скрыть удивление от слов этого щенка Ардевола. – И ты еще называешь меня гиеной? Кто ты такой, чтобы…

– Я сын короля джунглей, сеньор Беренгер.

– Такой же стервец, как твоя мать.

– Всего хорошего, сеньор Беренгер. Завтра вам позвонит новый управляющий и, если понадобится, адвокат, который в курсе всех дел.

– Ты знаешь, что все твое состояние основано на вымогательстве?

– Вы еще здесь?

К счастью для меня, сеньор Беренгер подумал, что я выкован из того же железа, что и мать; он принял мой покорный фатализм за своеобразное равнодушие, и это обезоружило его и укрепило мои позиции. Он молча собрал то, что, должно быть, совсем недавно положил в ящик материного стола, и вышел из кабинета. Я видел, как он шарит среди выставленных в магазине вещей, и даже заметил, что Сесилия, делавшая вид, что занята каталогом, искоса бросает быстрые взгляды, с любопытством наблюдая за перемещениями гиены. Она быстро все поняла, и ее лицо расплылось в напомаженной улыбке.

Выходя, сеньор Беренгер сильно хлопнул дверью, очевидно желая что-нибудь разбить, однако у него ничего не вышло. Два новых, незнакомых мне продавца, кажется, ничего не поняли. Сеньор Беренгер, который проработал в магазине тридцать лет, исчез из него едва ли за полчаса, и я думал, что он исчез и из моей жизни. Я заперся на ключ в кабинете, который принадлежал сначала отцу, а затем матери. Вместо того чтобы потребовать бумаги и найти свидетельства о подвигах короля джунглей, я расплакался. Назавтра, вместо того чтобы потребовать бумаги и найти свидетельства, я передал магазин управляющему, а сам вернулся в Тюбинген, потому что не хотел больше пропускать занятия Косериу. Бумаги и свидетельства.

В последние месяцы в Тюбингене я начал заранее скучать по этому городу, по пейзажам Баден-Вюртемберга и Шварцвальда и всему прочему – с Адриа происходило то же самое, что с Бернатом: он чувствовал себя счастливее, гонясь за чем-то недоступным, чем глядя на то, что его окружает. Он все больше думал: как же, черт возьми, я буду жить вдали от всего этого, когда вернусь в Барселону, а? И это притом что он заканчивал работу над диссертацией о Вико, которая стала для него своеобразным ядерным реактором, в который он поместил все свои размышления, – зная, что на выходе я получу целую россыпь идей, которыми смогу пользоваться всю жизнь. Это объясняет, любимая, почему я не захотел отвлекаться на различные сведения, которые могли нарушить течение моей жизни и философских штудий. И я старался не обращать на них внимания до тех пор, пока не привык больше о них не думать.