История и теория медиа - Анна Новикова

Важно понимать, что две идентичности знака применимы как к традиционным языкам в их повседневном понимании (французский, английский), так и к более сложным культурным явлениям, в которых языками становятся уже более сложные системы сигнификаций: ритуалы, действия, другие виды медиумов (язык кино, язык рекламы и т. д.). Наконец, для представителей французского формализма таковыми являются системы действий в текстовых произведениях, которые анализируются ими через более сложные комплексы субстанций, такие как предложения, наборы предложений и др.

На макроуровне, применительно к цельным произведениям, используется другая пара оппозитов: текст и дискурс. Текст представляет собой, как правило, формальный план, или план выражения (набор увязанных предложений и слов или кадров, если идет речь об аудиовизуальном тексте), а дискурс – значение текста, то есть план его содержания в целом. Так проводится граница между денотацией и коннотацией, или между практическим и мифическим. Другими словами, между тем, что обозначает базовый язык, и тем, что ему приписывает наше сознание. Соотношение обозначаемого и коннотации, устремление вглубь текста, а не анализ первого впечатления и прозрачного содержания отличает лингвистико-структуралистский подход от функционалистского анализа, который строит свой метод на количественном вычислении повторяемости формальных элементов – слов и фонем – в тексте.

§ 2. Семиология Ролана Барта

Как мы уже говорили выше, структурные связи и системы конвенций в языке на примитивном уровне выглядят достаточно стройно: есть слова и есть их значения. Однако основой семиологии являются вторичные языки сигнификации, то есть идеологии, которые формируются при помощи более сложных комплексов знаков, воплощающихся как в символьных, так и в визуальных текстах, а также в более сложных знаках в текстах. Такие знаки строятся уже не на словах, а на предложениях, их связях, действиях персонажей и проч.

Этот подход к семиологии находит воплощение в работах известного французского ученого Ролана Барта (1915–1980). В статье «Элементы семиологии», опубликованной в 1964 г., Барт обрисовывает контуры своего проекта: «Объектом изучения семиологии является любая система знаков, вне зависимости от субстанции ее составляющей <…> картинки, жесты, мелодические звуки, предметы и комплексы этих субстанций, которые выражаются в ритуалах, протоколах или спектаклях и составляют своего рода языки, то есть системы сигнификации».[249] Как утверждает ученый, фундаментальные элементы семиологии организуются вокруг четырех элементов:

• противопоставление языка и речи, то есть социального института и индивидуального акта;

• обозначающее и обозначаемое, что есть не что иное, как выявление систем знаков;

• система и синтагма, то есть линейный план выражения (синтагматические отношения элементов, следующих друг за другом) и системные взаимодействия элементов языка с им подобными (словоформы и др.);

• денотация и коннотация, то есть граница между идеологией и простым текстом.

В сущности, Барт продолжает работы Соссюра, настаивая на противопоставлении речи как индивидуального акта и языка как системы. Для этого он конкретизирует понятия «синтагма» и «система» (или «синтагма» и «парадигма»). Синтагматические отношения в языке связаны с тем, что знаки выражаются в определенных последовательностях: нельзя произнести два разных слова в один и тот же момент. Таким образом, синтагматические отношения в системах сигнификации связаны с сочетаемостью элементов, следующих линейно. Парадигматические отношения связаны со структурой языка, так как каждый из знаков может приобретать различные формы, производные и т. д. Таким образом, в парадигматических, или системных, отношениях каждый знак в системах сигнификации входит в устойчивую классификацию ему подобных или отличающихся знаков. Например, однокоренные слова образуют определенную систему классификации слов по одному корню и разным окончаниям. Каждый языковой элемент, таким образом, подобен колонне в античном храме; эта колонна находится в реальном отношении смежности с другими частями здания – с архитравом, например (синтагматическое отношение). Но если это колонна дорическая, то она вызывает у нас сравнение с другими архитектурными ордерами, например ионическим или коринфским.[250]

Ролан Барт подчеркивал, что «развитие рекламы, радио, прессы, иллюстрации делают еще более необходимым создание такой науки, какой является семиология».[251]

Наиболее известным трудом Барта является, вероятно, эссе «Мифологии», в котором он анализирует с точки зрения разработанной им теории мифа как «вторичной системы сигнификации» различные коммуникативные феномены, такие как реклама, фотография и, отчасти, кино.[252]

Миф, по Барту, является вторичной семиотической системой, то есть строится на превращении означаемого в первичной семиотической системе в означающее во вторичной: «Миф представляет собой особую систему, и особенность эта заключается в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него; МИФ ЯВЛЯЕТСЯ ВТОРИЧНОЙ СЕМИОЛОГИЧЕСКОЙ СИСТЕМОЙ. Знак (то есть результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всего лишь означающим во второй системе».[253] Таким образом, план выражения, которому мы однозначно придаем определенное конвенциональное значение, становится лишь некоей единой системой для дальнейшей интерпретации, порождающей миф. Восхваление политического деятеля происходит не при помощи прямого пения дифирамбов, а при помощи его репрезентации как деятельного субъекта, заботящегося о судьбе нации. Следовательно, показанный в телевизионных новостях сюжет о посещении детей в больнице, будучи первичной семиотической системой, в которой политический деятель посещает какую-то конкретную больницу и навещает в ней детей, во вторичной семиотической системе является демонстрацией заботы политика об обездоленных и, таким образом, воплощает миф о деятельной власти и восхвалении лидера.

Барт пишет: «Предположим, я сижу в парикмахерской, мне протягивают номер журнала "Пари матч". На обложке изображен молодой африканец во французской военной форме; беря под козырек, он глядит вверх, вероятно, на развевающийся французский флаг. Таков СМЫСЛ изображения. Но каким бы наивным я ни был, я прекрасно понимаю, что хочет сказать мне это изображение: оно означает, что Франция – это великая Империя, что все ее сыны, независимо от цвета кожи, верно служат под ее знаменами и что нет лучшего ответа критикам так называемой колониальной системы, чем рвение, с которым этот молодой африканец служит своим так называемым угнетателям».[254]

Противопоставление языка и речи как теоретическая модель складывается в 1960-х годах, в первую очередь в работах американского лингвиста Джона Остина (1911–1960), создателя теории речевых актов.[255] Дж. Остин исходит из того, что речь как акт коммуникации между людьми – не просто обмен сообщениями (так полагали американские социологи коммуникации), а побуждение к действиям, то есть коммуникация представляет собой скорее «акт делания», нежели «акт коммуникации» в чистом виде.[256] Во французском формализме этот подход получает свое продолжение в работах Эмиля де Бенвениста (1902–1976), для которого язык – социальное явление и инструмент социального взаимодействия.[257]

Любая коммуникация, по мнению Бенвениста, имеет несколько ключевых измерений, которые выражаются в характеристиках эннонсации (от франц. ennoncer – излагать),[258] представляющей собой акт, имеющий следующие особенности:

• всегда происходит от первого лица (я говорю), то есть язык материализуется, как только появляется «я». Иными словами, даже обезличенный текст предполагает определенную роль автора, который берет на себя ответственность в высказывании. Однако необходимо понимать, что роль автора (или присутствие «я» в тексте) может воплощаться по-разному;

• направлен на слушателя (реципиента). Тот факт, что человек берет слово, означает, что он обращается к какой-то аудитории (виртуальной или реальной, что не так важно);

• предполагает взаимоотношение с миром: мы познаем окружающий мир при помощи языка и речи, то есть мы думаем при помощи языка. Выражая свои мысли, мы выражаем свое представление о мире.

Поль Рикер проводит границу между эннонсацией устной и письменной.[259] Эта граница связана в первую очередь с присутствием слушателя и условиями коммуникации. При устном общении (речь) помимо собственно «значения» речи реципиенту передаются интонации, движения автора, его реакция на действия аудитории и т. п. В случае с письменным текстом условия обратной связи между автором и потребителем высказывания отсутствуют, и эннонсация не отличается от эннонсированного. Кроме того, при устном акте коммуникации имеет значение намерение говорящего. Мы говорим тогда, когда это уместно, в тот момент, когда коммуникативная ситуация того требует в социальной реальности. Начиная говорить, мы автоматически выражаем намерение. В случае с письменным текстом это намерение абстрактно. Намерение пишущего не выражается в тот момент, когда ситуация коммуникации (усвоения информации) уместна. Так формируется общий сюжет разговора. Мы говорим о чем-либо, когда в социальном окружении находим общую тему для разговора, которая является релевантной для всех собеседников. В случае с текстом его тематика не является релевантной для всех, потому что автор обращается к условному читателю, то есть не знает тех, к кому обращается, и не может предполагать коммуникативные ситуации и контексты, в которых текст может быть потреблен.