Вольный стрелок - Ольга Миленина

— В сейфе Андрея Дмитриевича обнаружились кое-какие бумаги, касающиеся вас…

Это очень деликатный разговор, не телефонный, и я…

Я заранее придумала эту версию. Решив, что единственный способ ее заинтересовать и заставить впустить меня в квартиру — это представиться сотрудницей банка. С намеком на то, что ей, возможно, может кое-что перепасть.

Потому что я не сомневалась, что она хоть немного, но корыстна — наверное, потому, что видела несколько снимков покойного, ну никак не походившего на плейбоя, который способен вскружить голову.

Наверное, это было нехорошо — напоминать ей о случившемся. Особенно в том случае, если она действительно непричастна к его смерти и переживает сейчас. И давать ей ложную надежду на получение денег тоже было нехорошо. Но журналист не должен задумываться над такими вопросами — а к тому же я не для собственного блага старалась, а для Улитина. Потому что я все равно за статью получу копейки и никаких изменений в моей карьере в связи с написанием данного материала не предвидится — а вот покойный заслуживает максимально объективного рассказа о нем. И того, чтобы виновник его смерти был обозначен хотя бы намеком.

За дверью молчали — обдумывали, видно, мои слова, не торопясь мне открывать. Возможно, рассматривая меня в глазок — для которого я изобразила на лице открытость и дружелюбие. С оттенком туповатости — дабы она не заподозрила, что я пришла сюда с какой-нибудь подлой целью типа оттяпывания у нее квартиры.

Все могло быть и хуже — она могла звонить сейчас кому-нибудь из «Бетта-банка», чтобы уточнить, есть ли у них такая сотрудница. Да, я специально выбрала для визита субботу — но ведь она должна была близко знать кого-то оттуда. Просто обязана была знать — хотя бы улитинскую секретаршу или какого-нибудь его помощника. Раз она тусовалась с ним везде, значит, неоднократно бывала и в банке, и на приемах всяких, и, может быть, у кого-то из банковского начальства в гостях — и она вполне могла сейчас набирать чей-нибудь домашний номер.

Но я не случайно намекнула ей на щекотливость вопроса — надеясь, что намек отобьет, у нее желание меня проверять. И теперь ждала, оправдаются ли мои расчеты.

Пауза затянулась —.но я продолжала улыбаться, ничем не показывая, что мне не нравится такой прием, демонстрируя, что я не сомневаюсь в том, что мне откроют. Думая, что говорить мне, наверное, больше ничего не надо — глупо нести ахинею через дверь, не видя ее лица, тем более что главное уже сказано. С глубоким удовлетворением слыша, как медленно поворачиваются замки — один, другой, потом третий.

Она стояла передо мной, загораживая проход, глядя на меня изучающе, — высокая худая темноволосая девица с модным таким лицом, единственная характеристика которого заключалась в том, что на нем почти не было косметики.

Она, на мой взгляд, такая типичная была модель — пусть и не сделавшая карьеру на подиуме, зато — судя по наличию собственной квартиры в престижном районе и, несомненно, других благ — преуспевшая на ином поприще.

Мне не нравился никогда такой тип, называемый современным, — тем более их много развелось таких за последнее время, похожих и лицом, и фигурой, — но я пришла сюда не лесбийским сексом заниматься. И потому добавила в адресованный ей взгляд восхищение — молчаливым комплиментом заявляя, что, конечно же, выбор Андрея Дмитриевича Улитина мог пасть только на нее.

— Проходите. — Она посторонилась наконец, как-то очень странно посторонилась, словно у нее было что-то с ногой, по-инвалидному как-то. И точно так же сделала потом шаг веред, запирая за мной дверь, не выпуская меня из поля зрения.

— Как у вас красиво! — воскликнула я, оглядываясь, ожидая, пока она предложит мне пройти, не собираясь разговаривать с ней в коридоре. — Просто фантастическая красота! У вас такой прекрасный вкус!

Тут не было ничего такого умопомрачительного, в этом огромном просторном холле, — ну зеркало гигантское во всю стену, ну паркет дорогой, ну шелковые обои, на мой взгляд, больше все же подходящие для комнаты и слишком аляповатые, ну кожаный пуф и прилепившиеся к одной из стен деревянные полки с расставленными на них безделушками, все стандартно, в общем, — но мне надо было что-то сказать. Каким-то образом попробовать завоевать ее расположение лично к себе, а не только к тому делу, по которому я пришла якобы. Но в ее лице ничего не изменилось, когда я перевела на нее округлившиеся от деланного восторга глаза.

— Пальто вон туда повесьте. — Она кивнула на причудливую вешалку, и я сняла пальто, специально продемонстрировав ей узнаваемую тем, кто разбирается в одежде, серебряную подкладку, а заодно и бирку «Джанфранко Фер-ре». На пальто не было написано, что оно куплено на распродаже — хотя и так я отдала кучу денег, — и как дорогая вещь оно должно было подтвердить мой высокий социальный статус. — И ботинки снимите…

Я ненавижу снимать обувь в чужом доме — может, потому, что не люблю ходить по гостям, предпочитая встречаться с нужными людьми на нейтральной территории, держа дистанцию, — но тон был почти командным. Хотя я практически тут же поймала на себе ее неуверенный взгляд — словно она спросила себя, хорошо ли так резко обращаться с той, что, возможно, принесла очень приятную весть. И тут же махнула рукой, показывая, что приказ отменяется. А потом кивком головы показала, куда идти — почему-то пропуская меня вперед, словно не желая поворачиваться ко мне спиной.

Комната была огромной — я даже не сразу сообразила, что это не комната вовсе, а вся квартира, превращенная в одну гигантскую студию с высоченным потолком. Можно сказать, двухуровневую студию, потому что в ней возвышение было, сантиметров так на семьдесят, на котором огромная кровать стояла и еще что-то, я не разглядела, колонна загораживала обзор. То ли. так строителями было задумано, то ли уже позже тут снесли все стены, расширив квартиру максимально — отгородив немного кухню и ванную с туале' том невысокими короткими стенками из ярко-красного кирпича. И получилось очень даже здорово — я оценила. Сразу прикинув, что было-бы, если б снести перегородки между комнатами в моей квартире, — но спохватившись, что я здесь не для обмена дизайнерским опытом.

— Садитесь. — Она кивнула мне на пушистое велюровое красное кресло у низкого журнального столика, явно жутко дорогого куска дерева на безжалостно искривленных металлических ножках. А сама осталась стоять — теребя пояс красивого черного халата, больше похожего на платье. — Чай будете? Я только заварила.

— О, конечно, с удовольствием! — Я с детства ненавидела чай, но тут охотно покривила душой. — С огромным удовольствием. Я вам так благодарна, Ирина Александровна, чай — это как раз то, что мне нужно. На улице еще так холодно — солнце солнцем, а я все равно замерзла, у вас тут открытое пространство, такой ветер сильный…

Я несла то, что приходило в голову, внимательно глядя, как она идет в другой конец студии, как поднимается по лесенке на второй уровень, к огромной кровати, на которой валяется скомканный плед. Отмечая, что она ходит как робот, ходит так, словно у нее не сгибаются колени — точнее, очень плохо сгибаются, — фактически на прямых ногах. И тут же отвернулась, когда она взяла со столика у кровати большой ярко-синий термос и пошла обратно, — чтобы она не думала, что я за ней наблюдаю. И вместо этого с деланным интересом оглядывалась, блестя глазами и приоткрыв рот, продолжая изображать восхищение.

— Вот, пожалуйста. — Она поставила передо мной маленькую прозрачную чашку на точно таком же блюдце — и нажала на кнопку на крышке термоса, выпуская струю чего-то красноватого. — Травяной чай, модная штука — в Штатах все звезды от таких чаев тащатся. Боуи, Деми Мур, Опра Уинфри — я сама читала. Обмен веществ стимулирует, шлаки выводит, витамины в нем, и энергетика повышается.

Стоит немерено — но за здоровье денег не жалко. Вы курите?

Вопрос не слишком вязался с ее словами насчет здоровья — но я кивнула, снова глядя, как она встает тяжело и идет к столику у кровати и возвращается со второй чашкой и пепельницей и пачкой «Вог». И, уложив все это на стол, за которым мы сидели, выдвигает стоящее напротив меня кресло и садится странно, на прямых ногах, крепко вцепившись в подлокотники. Не садится даже — падает.

Видно, она лежала там, когда я позвонила в дверь, — и теперь ей приходилось ходить взад-вперед. Но ее это явно не смущало — и меня она не стеснялась. И вообще мне показалось, что такая ее ходьба — это не результат того, что она вчера ударилась или позавчера растянула ногу. Я не врач, конечно, — но у меня было ощущение, что она давно уже перемещается в такой манере и к этому привыкла. И на то, как отреагируют на ее походку окружающие, ей плевать.

Это было странно — потому что иначе как уродством ее походку назвать было нельзя, и оно.должно было бы ее напрягать, это уродство. Особенно с учетом того, что она бывшая модель и по современным меркам эффектная девица, может даже, ее и красивой бы назвали почитатели нынешней моды.