Крылья Тура - Олег Языков

Поскольку такое хамское, прямо говоря, поведение стало мешать творцу прекрасного, я этих крикунов быстренько попер из цеха, а сам пригласил ведущего конструктора.

Синельщиков долго перебирал листы ватмана, что-то хмыкал, а потом отошел к телефону и отдал какое-то распоряжение. Какое – я узнал тогда, когда в цех притащили кульман. Группка из трех молодых людей шустро завозилась около него, ваяя что-то тянущее как минимум на Сталинскую премию.

К вечеру Толя долго стоял перед очередным листом ватмана, то поднимая руку с карандашом, то опуская ее, как бы боясь дотронуться до рисунка, потом он все же решился, бросил карандаш в коробку, нашел меня глазами и пробормотал: «Ну, вот… Как-то так. Теперь бы это показать конструкторам надо… Я не знаю, что дальше…»

Минут через десять по моему звонку в цех подошел Синельщиков. Причем ведущий конструктор тащил за собой и главного.

– Ну и что тут у вас? – заинтересованно спросил Яковлев.

– Вот, посмотрите, Александр Сергеевич. И вы, Константин Владимирович… Вот что у Толи получилось. Теперь, как говорится, вам решать… Но эта машина на рисунке – живая!

Я еще раз взглянул на лист ватмана. Там, в карандашном наброске, чуть склонив к зрителю правое крыло, летел сокол! Красивый, сильный, уверенный в себе благородный хищник! Это было что-то.

Начальство долго смотрело на рисунок, переглядываясь и легко постукивая по листу пальцем в каких-то понятных только им местах. Последовал быстрый, короткий обмен мнениями.

– А если чуть-чуть сместить назад фонарь?

– А прилив крыла…

– Здесь – воздухозаборник сделаем…

– Нужно точно рассчитать диаметр тоннеля…

И потом:

– Ну что, Константин Владимирович? Оставляйте на ночь необходимую группу и оставайтесь и сами, пожалуй… За ночь надо проверить гармонию алгеброй и перевести эту красоту на язык цифр и типоразмеров… А вы сможете остаться в КБ на ночь, Анатолий? Ведь формально вы же в отпуске?

Конечно, Анатолий остался. Да и я тоже решил заночевать на заводе. Благо это было для конструкторов не в первый раз, и схема ударного ночного труда была уже отработана. Вместе с подачей горячего чая, бутербродов и предоставления, в случае необходимости, спального места нуждающимся. Одно из которых я и занял, попив чая и съев пару бутербродов с соленой кетой.

Наутро картина прояснилась. У конструкторов произошел прорыв и что-то сложилось. Какую-то идею из рисунка Толи Рощина удалось ухватить на кончик конструкторского карандаша и перенести на чертеж. Какой-то пустяк, но он изменил всю картину. Причем кардинально. Настолько, что невыспавшийся Синельщиков крепко пожал мне руку. Я лишь пожал плечами и сказал, что своей заслуги в сделанном я не вижу. Ведь сделано-то это не мной, а художником Рощиным и инженерами-конструкторами из группы Синельщикова.

Константин Владимирович лишь отмахнулся и сказал, что принято решение заложить малую серию – истребителей 15–17, не дожидаясь проверки внесенных изменений в трубе ЦАГИ, поскольку, мол, и так видно, что это хорошо. А эта группа самолетов потом и пойдет на войсковые испытания.

А ему теперь надо срочно просить подогнать под новые размеры стволы пушек на 23 и 37-мм для установки на двигателе «ВК-107», которые все же были сделаны заводом № 26 и прошли проверку и испытание на выработку 100-часового ресурса.

А вот это – совсем замечательно! Это лучше, чем я мог ожидать! Однако ведь в прошлой реальной истории «Як-3» был выпущен с двигателем «ВК-105 ПФ2». А 107-й двигатель пошел на «Як-3» только в октябре – ноябре, что ли, 1943 года. И в части новый истребитель поступит лишь в 1944 году… Интересно, неужели что-то меняется в ходе войны? Или просто я недостаточно точно помню и представляю давно минувшие события? Нет ответа…

Не было ответа и мне. Ответа на единственный мой вопрос: «Когда же я полечу на новом истребителе?»

Дело было в том, что на летающей машине, прототипе № 1, уже были назначенные на испытания летчик, инженер-двигателист и оружейник. И пускать туда еще и никому не известного В. Туровцева никто, собственно, и не собирался. Ждали вторую машину, а оно вон как оказалось! Я сам себе и подложил свинью.

Оказалось, что теперь надо ждать совершенно другую машину, которую сейчас, под неусыпным ежеминутным контролем Синельщикова, делали рабочие под командой Архипыча и Кузьмича.

Причем, когда утих первый шум и гам по поводу рисунков Толи и необходимости переделки, а точнее, создания совершенно нового самолета, довольный Архипыч толкнул меня в бок и прошептал: «Вот видишь, Витя? Посидел ты, подумал, вот оно что из этого и вышло! Хорошо вышло, одним словом! Не ошиблись мы в тебе с Кузьмичом! Я тогда с первого взгляда сказал ему – наш парень! Орел!»

Я, который лучше многих помнил, что именно сказал мне тогда старый хрыч, лишь помотал головой. В радостном, можно сказать, изумлении. Но с полным пониманием и поддержкой: мол, а как же! Я – да и не помню! Именно так ты и сказал, Архипыч!

Ну да ладно! Дела шли, шли довольно скоро, рыбьи скелетики истребителей в цеху быстро обрастали фанерной и дюралевой «кожей», самолеты принимали свою изящную форму. В свое время подошли и были установлены климовские 107-е моторы. На самолеты поставили и оружие. Причем – в трех вариантах. Пушка ШВАК и два УБС, 23-мм пушка ВЯ и две пушки по 20 мм, и последнее – 37-мм пушка и две пушки по 20 мм. Вот это сила! Правда, снарядов для 37-мм пушки удалось запихнуть всего 25 штук, но оставалась надежда, что конструкторы извернутся, но кое-что еще в этом направлении сделают.

По моей просьбе Толя Рощин не бросил свое теперь уже родное детище и сейчас разрабатывал для него схему окраски в летний и зимний камуфляж. Причем летом был предусмотрен и зеленый, и серо-голубой цвет раскраски. Получалось красиво.

В общем – дела шли.

Шли они, шли, и пришло наконец время, когда первенца выкатили из дверей цеха. Красивый, новенький, блестящий лаком на плоскостях, истребитель был прекрасен. Насчет лака пришлось спорить и надрываться тоже мне. Ранее, проектом, лак не был предусмотрен. Но, зная, что превышение скорости более 700 км/час на пикировании грозит «яку» отрывом обшивки крыла, я уж постарался и настоял на том, чтобы фанерный лист сажали на площадку для крепления большей площади, и заодно предложил покрыть плоскость крыльев лаком. Для повышения скорости, разумеется, а не для красоты. Истребитель был красив и так. Казалось, он присел на бетон полосы и недоуменно ждет – что же вы, люди, не отпускаете меня в небо?

Отпускать его в одиночку я не собирался. Теперь был мой черед поднимать «третьяка» в небо. Как-то так сложилось, что однажды в разговоре я назвал его так. Как всегда – болтнул, не подумав. А оно возьми да и укоренись. Так и прижилось – «третьяк» да «третьяк». А что? По-моему – хорошо! Кратко, но образно.