Вундеркинды - Майкл Чабон

— Грэди Трипп. Романист? — Крабтри удивленно повысил голос, читая надпись на глянцевой визитке, где над моим именем и телефоном был выгравирован этот сомнительный титул.

— Подарок Сары, — сказал я, изо всех сил стараясь не краснеть. — Думаю, она хотела немного подбодрить меня.

— Как мило, — хмыкнул Крабтри, опуская визитку в карман своей футболки. — Ну что ж, скорее всего Вернон выследил тебя и забрал машину.

— Скорее всего.

— Итак…

— Итак?

— Итак, нам надо найти Вернона и забрать жакет. — Крабтри на секунду задумался и уверенно кивнул головой. — Думаю, я смогу договориться с парнем. Я могу договориться с кем угодно.

— Я знаю — ты можешь, но, Терри…

— Да, Трипп, у нас просто нет иного выхода, — произнес он патетическим тоном. — Я не хочу… не могу допустить, чтобы с Джеймсом случилось… что-нибудь плохое. — Он робко покосился на меня. — Что? — Крабтри улыбнулся и ущипнул меня за руку.

— Ничего.

— Он мне нравится.

— Угу, мне тоже. — Мы свернули на дорожку и направились к дому. — Я попрошу Ханну одолжить нам машину. Думаю, она согласится.

— Думаю, девочка согласится одолжить тебе собственную почку, — заметил Крабтри. Он пристально посмотрел мне в лицо — впервые за сегодняшнее утро. Вряд ли то, что он увидел, доставило ему удовольствие. Налетевший ветер растрепал мне волосы, я поежился и вдруг подумал, что сейчас, когда он смотрит на меня таким оценивающим равнодушно-холодным взглядом, на самом деле Крабтри больше не видит меня, своего старого друга, на которого он возлагал столько надежд. Он видит лишь жалкого наркомана, никчемного писателя, из-под чьего вялого пера вышло две тысячи страниц бездарной прозы, гигантского заплывшего жиром монстра, надутый мыльный пузырь, доверие к которому стоило ему уймы денег и, возможно, карьеры.

— Да, кстати, — он вспомнил, что еще не спрашивал меня о Ханне, — что между вами происходит?

— Ничего. Я стараюсь держать себя в руках.

— Удивительно, — сказал Крабтри.

Входная дверь была открыта настежь. Я услышал долетавшие из глубины дома сиплые всхлипывания аккордеона и тихое позвякивание посуды: Ханна взялась за приготовление завтрака. Неожиданно я поймал себя на том, что боюсь заходить в кухню. Я удивился и вдруг понял, что меня пугает не встреча с Ханной, — я боялся услышать то, что она скажет о моих «Вундеркиндах». Меня охватило предчувствие неминуемой катастрофы. Моя книга наконец увидела свет, но все произошло совсем не так, как я ожидал. Мой роман, словно огромный черный локомотив, поражающий своей мощью и совершенством линий, должен был выехать из депо и, освещая дорогу ярким светом прожектора, помчаться по стальной колее. Я ясно видел снопы искр, летящие из-под колес красавца локомотива, и гордое знамя победителя, которое вьется и щелкает на ветру. Но вместо черного гиганта из гаража выкатился ржавый пикап с неисправными тормозами; случайно сорвавшись с колодок, он выскочил в самый неподходящий момент и теперь мчался вниз по ухабистому склону холма.

— Крабтри… — Я остановился на пороге дома. — Послушай, мы даже не знаем, как его зовут. Вернон Хардэппл — мы сами придумали это имя.

— Хм, верно. — Крабтри озадаченно поскреб затылок и нахмурился, пытаясь сообразить, что нам на самом деле известно о скандальном парне с изуродованным лицом и безумной прической на голове. — Знаешь, — сказал он после напряженных раздумий, — такое ощущение, что его вообще не существует, как будто мы сами выдумали этого Вернона Хардэппла.

— Ну, тогда нечего удивляться, что привидение украло машину и испарилось.

Ханна Грин и вездесущий Джефф топтались возле стола: Джефф вытягивал из пластикового контейнера тонкие ломтики бекона, Ханна взбивала яйца в большой керамической миске. Мощная волна душераздирающей аргентинской музыки выплескивалась из комнаты Ханны, катилась вверх по лестнице и разливалась по кухне. Джефф, помахивая ножом, читал лекцию о философии танго, в основе которой лежит латентная гомосексуальность, — я узнал идею, позаимствованную Джеффом у старины Джорджа Боргеса. Ханна скептически морщила нос. Я подумал, что Джеффу следует отдать должное: в конце концов, надо обладать определенной оригинальностью мышления, чтобы пытаться завоевать внимание девушки, беззастенчиво воруя гомосексуальные идеи Боргеса.

— Я вполне серьезно, посмотри, как они танцуют — педерастия в чистом виде, — говорил он вкрадчивым голосом.

— Ну тебя, отстань, — хихикнула Ханна и, запустив пальцы в миску, выудила кусочек яичной скорлупы.

— Нет, правда.

— Джефф… — Крабтри удрученно покачал головой. — Джефф, нам надо поговорить.

— О, привет, — воскликнула Ханна каким-то натянуто-официальным тоном. Она была одета в длинный лиловый халат, из-под подола выглядывали потрескавшиеся носы красных ботинок. Насадив на указательный палец половинку яичной скорлупы, похожей на маленькую симпатичную шапочку, она робко помахала мне рукой. Глаза Ханны сияли, на щеках проступил легкий румянец, она выглядела бодрой, хорошо отдохнувшей и говорила звонким голосом, как человек, который, пролежав несколько дней с высокой температурой, просыпается утром и вдруг чувствует, что жар спал и дело пошло на поправку. — Эй, парни, хотите яичницу?

Я отрицательно покачал головой.

— Ханна, можно тебя на минутку? — Я показал на дверь в ее комнату.

— Так ты и есть тот самый Крабтри — человек, который дико храпит по ночам? — услышал я голос Джеффа, когда мы спускались по лестнице. — Слушай, я думал, что началось землетрясение.

Я объяснил, что Джеймса Лира забрали в полицию. Нет-нет, ничего серьезного, мы его в два счета вытащим. Но для спасения Джеймса нам понадобится ее машина. Внезапное исчезновение «гэлекси» я объяснил какими-то невнятными ссылками на проделки Счастливчика Блэкмора. Нет, сказал я с тем же невнятно-загадочным выражением лица, будет лучше, если мы поедем вдвоем с Крабтри, а они с Джеффом отправятся на конференцию. Мы утрясем недоразумение с Джеймсом и буквально через час присоединимся к ним. Это было все, что я ей сказал, — все, что, по моему мнению, я должен был сказать, — но, как ни странно, Ханна не сразу согласилась одолжить нам свою машину. Она нахохлилась, отступила на шаг назад и тяжело опустилась на постель, рукопись лежала на тумбочке рядом с кроватью, все страницы были собраны по порядку, уголки аккуратно разглажены, словно к ним никогда не прикасалась рука человека. Ханна на мгновение замешкалась, потом подняла голову. Она смотрела на меня, нервно кусая нижнюю губу.

— Грэди… — начала она, снова замолкла, тяжело вздохнула и наконец произнесла: — Ты случайно не под кайфом?

Нет, я не был под кайфом и клятвенно заверил ее, что с утра не сделал ни одной затяжки. Мои клятвы звучали неубедительно, и я видел, что она не верит. Чем больше я горячился, тем сомнительнее казались мои слова.

— Ладно, ладно, успокойся. В конце концов, это не мое дело. Я бы даже не стала спрашивать… если бы… то есть я никогда не спрашивала, но…

— Что случилось, Ханна? — Я с удивлением посмотрел на ее озабоченное лицо. — Что такое?

— Иногда мне кажется, что ты слишком… слишком много куришь.

— Возможно. Да, пожалуй. А что? Почему ты сейчас об этом заговорила?

— Потому что… я не хотела, но… — Она потянулась к лежащей на тумбочке рукописи. Под тяжестью «Вундеркиндов» рука Ханны дрогнула. Когда толстая пачка бумаги плюхнулась ей на колени, звук получился гулким, словно Ханна уронила спелую дыню. Она уставилась на первую страницу, на три первых абзаца, которые я переписывал двадцать тысяч раз. Ханна покачала головой, начала было говорить и снова замолчала.

— Ну же, Ханна. Не стесняйся. Просто скажи, что думаешь.

— Начало великолепное. Честное слово, Грэди, потрясающее начало. Первые страниц двести я не могла оторваться. Мне очень понравилось. Я тебе еще вчера говорила.

— Да, помню. — Я кивнул, чувствуя, как замирает сердце и внутренности в животе сворачиваются тугим узлом.

— А потом… я не знаю…

— Не знаешь что?

— Ну, потом текст начинает… нет, местами он по-прежнему великолепен, но постепенно… я не знаю, как сказать… расплывается.

— Расплывается?

— Нет, не то чтобы расплывается, он становится… слишком насыщенным. Вот, к примеру, про индейское капище. Сначала появляются индейцы, они создают разных идолов и все такое — ладно, предположим; дальше — племя вымирает, проходят сотни лет, на месте капища остаются одни руины, идолы лежат погребенные под толщей земли, потом появляется какой-то ученый, он откапывает идолов, потом он кончает жизнь самоубийством и так далее, история про идолов растягивается страниц на сорок и уходит… я не знаю… — Ханна осеклась и захлопала глазами — она впервые оказалась в ситуации, когда ей приходилось критиковать своего учителя. — Понимаешь, история уходит куда-то в сторону, она никак не связана с твоими героями. Я не хочу сказать, что она плохая… о, нет, текст просто потрясающий, но… А рассуждения про городское кладбище… Все эти бесконечные надгробные надписи и размышления о телах, которые под ними лежат. А та часть, где ты рассказываешь про разные ружья, развешанные по стенам старого дома. А подробнейшая генеалогия лошадей, и… — Ханна поймала себя на том, что соскользнула в простое перечисление эпизодов, и замолчала.