Рука Москвы - Леонид Шебаршин

— Какие же? — любезно спрашивает Бакатин.

— Совершу государственный переворот!

Шутка, надо сказать, совершенно глупая, но она помогает завершить тягостный разговор. (Простак я, простак! Воспринял бакатинский жест, не подозревая подвоха.)

Через какое-то время Вадим Викторович выступил на большом совещании с более развернутыми тезисами.

Запись:

5. 9. 91

Бакатин

Ситуация крайне нестабильна.

Победа демократии — прорыв зашедшей в тупик революции.

Было сопротивление реформам центральных структур власти — результат развал и хаос.

Оно не устранено, а ослаблено. Появилась реальная перспектива политики действия, а не приверженности измам.

Главное препятствие не устранено — речь идет о сохранении Союза. Путчисты сорвали новоогаревский Союзный Договор. Их действия активизировали процесс распада Союза. Идиотизм идеологов сохранения Союза силой.

Прежнего Союза нет. Сверху не восстановить. Есть лишь один путь добровольный союз.

Съезд должен прорваться через сопротивляющуюся часть депутатов и принять правильное решение.

Оценить степень нарушения законности, но в то же время не спускаться слишком далеко вниз. Не искать виноватых среди подчиненных.

Должны решить взаимные вопросы. Не должны, а с другой стороны должны очиститься. Сохранить профессионалов. Реорганизовать структуру, очиститься, но не потерять кадры, продолжать выполнять задачи. (Они продолжают усложняться! Как и все прошлые годы…) При этом соблюдать законность, работая в правовом вакууме.

Из ведомства, которое снискало себе печальную славу пресечением политического инакомыслия, перестроиться в систему, где обеспечивается безопасность Союза республик на основе и в условиях демократического и т. п. общества.

Архивы. Не допустить раскрытия агентуры. Никогда такие архивы на агентуру не раскрывать, но ничего не жечь. Не надо в панику бросаться. Пока есть время для цивилизованных решений. Калиниченко с Эстонией все решили.

Нечего каждой республике создавать свою внешнюю разведку. Не должно быть никакого двойного подчинения. Надо сохранить, но, м. б., пересмотреть идеологию, структуру, расходы и т. п. Но сохранить единой.

Удалось немного приглядеться к новому начальнику, поговорить, а вернее, послушать его указания по телефону. Впечатление — абсолютно компетентен даже в тех вопросах, о которых имеет приблизительное представление, абсолютно категоричен, привычно груб. Тон разговора — строевой сержант с туповатым рядовым из отдаленного национального округа.

Говорят, что секретарь обкома это не должность, а перманентное состояние души.

Во всяком случае, телевизионный облик заметно отличается от оригинала. Печальный факт печальной действительности.

24 августа.

День во всех отношениях неприятный. Жизнь сдвинута с привычных устоев, даже милые осины и березы выглядят необычно печальными, незнакомыми. Механические движения продолжаются. Те же звонки, те же обращения за указаниями. Служивый люд сбит с толку и, не чая пробиться к новому председателю, обращается к обломку старой власти. Старая власть распоряжается в меру своего разумения.

Все же жизнь не без светлых моментов. Звонят знакомые и приятели, поздравляют с освобождением от тяжкой ноши, сочувствуют, просто отмечаются, что они есть и меня помнят. «…Перед этим сонмом уходящих…» Коллеги встревожены. Вызван в прокуратуру и задержан В. Ф. Грушко. (Боюсь ошибиться. Возможно, это произошло на следующий день.) Пока только задержан. Трудно представить себе этого чрезвычайно осторожного, не любящего всякой ответственности человека в роли заговорщика. В роли исполнителя при Крючкове — вполне возможно. С трудом дотягиваю до вечера. Никаких срочных указаний нет. Сказано — только документы не уничтожать и, несколько загадочно, не перемещать. Перемещаю, тем не менее, бумаги со стола в сейф.

Делать временно нечего. По указанию Президента еще 22 августа я написал справку о своих действиях в дни 19-21-го. Положил ее вместе со справками других зампредов в конверт и направил М. С. Горбачеву лично. Тогда же рукописный оригинал этой справки передал главе комитетской комиссии Г. Ф. Титову. Никто с меня большего не спрашивает, а инициативу проявлять нет резона.

Вечером играем на даче в шахматы с Николаем Сергеевичем Леоновым и понемногу, но упорно пьем водку, настоянную на рябине. Последнее утешение русского человека, неудержимая потребность огорченной души. Пьем, играем, говорим о жизни, вспоминаем недавнее прошлое. Год назад об эту пору, вернувшись из Краснодара после неудачной попытки помешать избранию Калугина в депутаты, мы с Н. С. направились на прием к Крючкову. Мы говорили ему, что народ не приемлет власти и ненавидит ее. Мы говорили, что КПСС мертва и обречены все, кто думает связывать с ней свою судьбу. Мы говорили, что пока власть у тех, кто еще вчера сидел в президиумах и лишь переместился из вторых рядов в первые, народ ее не поддержит. Крючков внимательно слушал, сочувственно кивал и с полной доброжелательностью с нами расстался. Многое другое вспоминалось, а хмель не приходил. Захлестывала злость и обида. Но, видимо, рябиновка оказывала свое действие. Излагаю яростно тезисы о гнусности предательства, жертвой которого мы стали, о паскудности нашего мира, о невыносимости этого существования. Надо уходить, рвать с этой системой, с этой службой. Собеседник старше меня, мудрее, добрее. Он меня понимает.

Проснувшись среди ночи, подумал: «Неужели действительно пришла пора бросить привычную жизнь, не слишком ли я разошелся, не слишком ли близко к сердцу воспринял унижение? Человек, живущий на зарплату, не должен быть чрезмерно щепетилен. Ему платят и за бесчестье, он должен сознавать свой наемный статус». Плохие мысли для ночного времени.

25 августа.

Надо поддерживать дух своих сотрудников. Рано утром (все как обычно, и голова ясная) иду играть в теннис на открытой площадке. Ведь кто-то донес в «Московские новости», что в воскресенье 18 августа начальник ПГУ «весь день играл в теннис». Пусть заметят это и сегодня. Шеф бегает по корту, значит, нос вешать нет причины. Отсутствие сосредоточенности убийственно для игры. Мысли не на корте, в голове бесконечно прокручивается вчерашний день, вечер, горькая обида.

Оказавшись на своем рабочем месте, беру лист чистой бумаги (новая страница?) и пишу рапорт.

«19–21 августа с. г. я оказался не в состоянии дать правильную оценку действий Крючкова и других участников заговора и не сумел правильно ориентировать личный состав Первого главного управления — людей честных, дисциплинированных, преданных Родине. Прошу освободить меня… и уволить…» Горький разговор с Анатолием Михайловичем Лысым, моим водителем. Честный, добрый, расторопный и милый человек. Разница в возрасте, положении, но про себя я считаю его своим другом.

Анатолий Михайлович говорит, что в гараже в его адрес раздаются угрозы и оскорбления («…скоро мы с вами со всеми поговорим как следует…»), вылезают на свет Божий вчерашние доброжелатели и подхалимы в своем подлинном обличье. Тем не менее, он, Анатолий Михайлович, готов все это терпеть и работать со мной до конца.

Момент горький. Говорю ему, что он должен заботиться не обо мне, а о себе и своей семье. Он волен в своих решениях, и, если смогу, помогу ему устроиться в новой жизни. Он должен знать, что меня не обидит ни одно его действие, и он должен быть в этом абсолютно уверен.

Тем временем проезжаем обезображенный постамент памятника Дзержинскому, вокруг которого толпится оживленная группа людей.

Иду к председателю. Он в своей приемной, куда-то спешит. Вручаю рапорт, фиксирую время: одиннадцать сорок, 25 августа 1991 года, воскресенье.

К вечеру вновь пил в одиночестве водку, настоянную на горькой русской рябине, читал Андрея Болотова и снова пил рябиновку. Лег спать и спал без снов до самого утра.

Впереди у Комитета государственной безопасности и его сотрудников тяжелые времена. Канва возможных событий была намечена два-три года тому назад в Восточной Европе. Тысячи людей (почему нас так много?) будут выталкиваться в положение парий, уже начались поиски преступников, а, в отличие от поисков истины и справедливости, они всегда увенчиваются успехом. Кому-то удастся пристроиться при прежней профессии, но уже под новыми вывесками, кто-то уйдет в бизнес, кто-то в культуру и т. п. Обычная человеческая жатва смутных времен, и можно только уповать на то, что она не будет слишком обильной. Надежда на это есть. Механизм еще не набрал обороты, и его можно некоторым усилием остановить. Мне хочется сказать коллегам, которые занимаются расследованиями: «Не усердствуйте! Делайте свое дело, но не слишком рьяно, не раскручивайте маховик! Все, что было у нас раньше, это результат не только злой воли верхов, но и усердия низов».