Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев

равно должна напомнить то, о чем мы строго условились. Чтобы ходить на наши семинары, одного поручительства мало.

— Я тоже могу поручиться, — вмешался очень знакомый тенор. И сбоку вышел из темноты приветливо улыбающийся Краснов. — Федора Ивановича у нас все знают. Федор Иванович — это Федор Иванович. Человек неподкупный, справедливый…

— А я решительно против, — послышался во тьме спокойный, как всегда угрюмый голос Стригалева. — Федор Иванович принадлежит к враждебному направлению. И вообще в этих делах формальность соблюдать не лишне.

Иван Ильич ничем не выдал своего отношения к новости, которая больно коснулась и его, и к тому же была возвещена самой Леной. Душа Федора Ивановича напряглась, слушая: не скрипнет ли что-нибудь в ржавом замке, не шевельнутся ли сувальды. Но Троллейбус как будто и не слышал откровенного заявления Лены. Помнил только о тайне, навсегда породнившей его с Федором Ивановичем. И берег ее, показывая всем, насколько он чужд неожиданному гостю и как он решительно несогласен с попытками ввести чужого в эту компанию.

— Я тоже принадлежу к враждебному направлению, — весело гнул свое Краснов. — Можно и принять.

— Мы знаем вас, — заметила строгая девица. — Условие есть условие.

— Прошу вас помнить, товарищи! — резко возвысился голос Хейфеца. — Увеличится число членов — увеличится и основа для опасений. В каждой аудитории, где больше двух человек, может находиться любитель писать доносы. Чем они руководствуются, эти добровольцы, не знаю.

«Он помнит мою ревизию, — подумал Федор Иванович. — Считает меня главным виновником всей беды».

— Действительно. Всю жизнь думаю об этом феномене природы и не могу найти ответа, — сказал кто-то вдали, явно в его адрес. — Это такой же имманентный закон, как и менделевское один к трем…

«Это кто-то с другого факультета», — подумал Федор Иванович.

— Удивительно, — жаловался детский голос Хейфеца, как бы спохватившись и постепенно затихая. — Его, может быть, здесь и нет, он, может, сидит сейчас в ресторане «Заречье» и ест осетрину под шубой… А мы вынуждены строить свою жизнь с расчетом на его присутствие. Чем он держит нас?

— Страхом, страхом, — ответил кто-то, вразумляя.

— Прошу прекратить эти разговоры. Прошу заниматься только тем, чем мы всегда занимаемся, — холодно и спокойно приказал Стригалев. Он, видимо, был здесь главным.

— Товарищи! — наконец заговорил и Федор Иванович, глядя в настороженную тьму. Ему все никак не удавалось вставить свое слово. — Товарищи! Я должен заявить следующее. Я действительно не разделяю некоторых научных концепций. И твердо стою на позициях, занимаемых академиками Трофимом Денисовичем Лысенко и Кассианом Дамиановичем Рядно. — Это он подавал сигнал Стригалеву, что тоже помнит о тайне. — Я действительно принадлежу к другому направлению, но враждебности к вам не чувствую. И я торжественно клянусь вам: поскольку я не считаю ваши занятия опасными, я ничего из того, что увидел и услышал здесь, никому не передам. Ни в устной, ни в письменной форме. Ни в форме намека. Какого бы мнения ни придерживались на этот счет мои единомышленники…

— Мы знаем вас, можно было бы и не вкладывать столько огня в вашу клятву, — сказал Стригалев, давая понять Федору Ивановичу, что тот слегка сбился с нужного тона, что надо резче, четче. — Тем не менее мы не можем разрешить вам…

— Я сейчас же ухожу…

— Пусть досмотрит с нами рулончик, — проговорил кто-то с явной симпатией к Федору Ивановичу. С симпатией и с полемической ухмылкой. — Это будет ему интересно… Как ученому, стремящемуся к истине…

— Рулончик пусть досмотрит, не возражаю, — согласился Стригалев. — Федору Ивановичу повезло, это фильм-уникум. Иные доктора и академики не видели этого фильма. — И перешел на деловой тон: — Давайте тогда смотреть сначала, это и нам будет нелишне.

Вдали, как фонарик в ночном лесу, мигнула лампочка-малютка. Долго шелестела пленка — ее перематывали. Потом что-то застегнулось, что-то защелкнулось, вспыхнул яркий экран, и на нем задрожали слова английского текста. Федор Иванович напрягся — он был не очень силен в английском. Но тут Стригалев со своего места начал лекцию!

— Этот фильм, как я уже говорил, представляет собой высшее достижение современной техники микрофильмирования. С помощью тончайших приемов удалось выделить и поместить под объектив живую клетку и создать условия, при которых она могла продолжать свои естественные отправления, продолжала делиться. В нее нельзя было вводить никаких красителей, тем не менее, как вы видели, и опять сейчас… Вот, вы уже видите, структура ее ядра. Хромосомы. Вы увидите их сейчас в разных стадиях митоза… то есть деления клетки…

Федор Иванович понял: Стригалев перевел это слово специально для него. «Мог бы и не переводить, что такое митоз, я знаю», — подумал он.

— Перед нами клетка… Живая клетка амариллиса…

— Все же, по-моему, это аллиум сативум, — миролюбиво прохрустел голосок Хейфеца.

— К сожалению, начало оторвано, Натан Михайлович. Мы сейчас не сможем решить наш спор.

На экране уже началось деление клетки. Хромосомы шевелились, как клубок серых червей, потом вдруг выстроились в строгий вертикальный порядок. Вдруг удвоились — теперь это были пары. Тут же какая-то сила потащила эти пары врозь, хромосомы подчинились, обмякли, и что-то их повлекло к двум разным полюсам.

— Человеку удалось подсмотреть одну из сокровеннейших тайн, — проговорил Хейфец. — Перед нами такой же факт, как движение Земли вокруг Солнца. И столь же оспариваемый…

Федор Иванович по этому разъяснению профессора понял, что здесь сидело немало студентов, молодежи, еще стоящей на пороге науки.

— …И если я увидел такое, меня уже не заставишь думать, что этого нет, — продолжал Хейфец. Последние его слова были адресованы явно тем, кто твердо стоит на позициях академика Рядно.

— Натан Михайлович, пожалуйста, пропаганду ведите вне этих стен, — сказал добродушно Стригалев. — Вот видите, товарищи, тут опять… Хромосомы обособились, выстроились… Готово! Произошло удвоение… Вот они расходятся, разошлись… И сразу образуется перетяжка… Уже видна, вот она. Разделила клетку на две дочерние. Получились две клетки, в каждой то же число хромосом, какое было в начале процесса. Останови, пожалуйста, аппарат. Свет не зажигай.

Экран погас. Стригалев помедлил, как бы собираясь с силами.

— Теперь, товарищи, вам покажут главное, ради чего мы бились, доставали этот фильм. Достать его было нелегко, слишком много заявок, а рулончик один…

«Кубло, — подумал Федор Иванович. — У них есть еще кто-то повыше, кто принимает заявки!»

— До сих пор вы видели здесь нормальное деление клетки. Как она делится, живя в нормальных условиях обитания. Без привходящих аномалий. Вы это уже знали по теории, видели в учебниках. А сейчас будет такое, чего вы нигде не увидите. Пока… Кроме этой комнаты. В процесс деления вмешивается внешний фактор. В одних случаях это бывает температурный шок, в