Вампирские хроники: Интервью с вампиром. Вампир Лестат. Царица Проклятых - Райс Энн

Арман даже не взглянул на нее, остановился перед Лестатом и спросил: «Ты доволен?»

Серые глаза Лестата смотрели на него удивленно, и я увидел, что они полны слез. Голос не повиновался ему.

«Да…» – прошептал он наконец. Он прятал что-то в черных складках плаща.

«Луи, – сказал он голосом глубоким, полным невыносимого страдания. – Пожалуйста, выслушай меня. Ты должен ко мне вернуться…»

Он осекся и опустил голову, словно ему стало стыдно.

Где-то в темноте засмеялся Сантьяго.

«Ты должен уехать из Парижа, – тихо сказал Арман Лестату. – Ты изгоняешься из общества».

Лестат закрыл глаза, боль преобразила его лицо. Мне показалось, что передо мной его двойник – живое, раненое, глубоко чувствующее существо, которого я никогда не знал.

«Пожалуйста, – тихо сказал он, глядя на меня с мольбой. – Я не могу говорить с тобой здесь! Ты не поймешь! Поезжай со мной… ненадолго… пока я снова не стану собой», – прошептал он.

«Это какое-то безумие!.. – Я сжал виски. – Где она? Где она? – Я огляделся: непроницаемые улыбки застыли на неподвижных лицах вампиров. – Лестат!» Я повернулся к нему и потянул за рукав плаща.

И тут я увидел, что у него в руках. У меня оборвалось сердце. Это было желтое шелковое платьице Клодии. Я вырвал его у Лестата, смотрел на него невидящими глазами. Лестат поднес руку к трясущимся губам и отвернулся. Глухие рыдания вырвались из его груди, а я смотрел на платье, водил непослушными пальцами по маленьким красным пятнышкам слез, мои руки дрожали, я судорожно прижал платье к груди.

Не знаю, сколько я так стоял, может быть, вечность. Ведь время не властно надо мной и над ними тоже, они прогуливались вокруг меня в полумраке, смеялись своим бессмертным, неземным смехом. Я не желал больше их слышать, хотел зажать уши, но не мог выпустить платье и старался скомкать его и уместить в одной руке. Вдруг одна за другой загорелись свечи, неровный ряд свечей вдоль разрисованной стены, и я увидел в стене дверь, широко распахнутую прямо в дождь. Ветер сдувал пламя, свечи шипели, но не гасли. И я понял, что Клодия там, за дверью. Вдруг свечи ожили, тронулись с места – их держали вампиры. Сантьяго поклонился и жестом предложил мне пройти за дверь. Я едва взглянул на него. Мне не было никакого дела до них. Внутренний голос говорил мне: «Если ты станешь думать об этих убийцах, то сойдешь с ума. Что тебе до них? Думай только о ней. Где она? Ты должен ее найти». Их смех стал отдаляться от меня. И растворился в шуме ветра.

И я шагнул навстречу ветру, и давняя, знакомая картина предстала моим глазам. Никто из них не мог знать, что я уже видел такое. Но нет, Лестат знал, только разве это важно? Он не поймет, он уже не вспомнит, как мы стояли в дверях старой кирпичной кухни на рю Рояль и смотрели на два мертвых тела: мать и дочь обнимали друг друга на склизком каменном полу. Но здесь, под тихим парижским дождем, лежали другие двое – Клодия и Мадлен. Рыжие кудри Мадлен перепутались с золотыми кудрями Клодии, ветер шевелил их волосы. Солнечные лучи спалили живую плоть, остались только эти волосы, только длинное бархатное платье Мадлен и запятнанная кровью маленькая белая кружевная сорочка. В черных, обугленных останках еще можно было угадать черты Мадлен, ее рука, обнявшая Клодию, сохранила свою форму, но мое дитя, моя вечная подруга, моя маленькая девочка превратилась в пепел.

Страшный, дикий, звериный крик разорвал мне грудь; словно вихрь закружился в этом каменном колодце; дождь падал на мертвый прах, смывал с мостовой черный отпечаток маленькой детской ладони; золотые волосы взлетали под ветром. Удар оборвал мой крик. Я повернулся и увидел Сантьяго. Я вцепился в него, я должен был его уничтожить, превратить в кровавое месиво это белое ухмыляющееся лицо, свернуть ему шею; он не мог вырваться из моих железных рук, кричал от боли, и его вопль смешался с моим криком. Его башмак наступил на ее останки, я поднял его в воздух и отшвырнул; он упал и вытянул руку, защищаясь. Слезы и дождь заливали мне лицо, я ослеп, тянулся к его горлу, но чьи-то руки держали меня. Это были руки Армана, я сопротивлялся, но он обхватил меня и потянул прочь, назад, в зал с фресками, к дикому смешению красок, криков, голосов; назад к омерзительному, сухому, серебристому смеху.

Я слышал где-то вдали голос Лестата, он звал меня: «Луи, подожди, Луи, мне нужно поговорить с тобой!»

Я смотрел в темные бездонные глаза Армана. Странная слабость объяла меня, и даже мысль о смерти Клодии и Мадлен стала какой-то расплывчатой и смутной.

Тихий, еле слышный голос Армана повторял: «Я ничего не мог сделать. Я не мог это предотвратить…»

Они умерли, просто умерли. Сантьяго по-прежнему лежал рядом с прахом, и ветер все так же трепал разметавшиеся золотые локоны Клодии, но мои глаза уже не различали никого. Я потерял разум.

Я не мог забрать их останки из этого проклятого места. Арман поддерживал меня, почти нес через незнакомую огромную комнату с деревянными стенами и полом, и наши медленные спотыкающиеся шаги отдавались гулким эхом. Мы вышли на улицу, я почувствовал запах лошадей и кожаной упряжи, впереди тянулась бесконечная вереница экипажей. Я побежал вниз по бульвару Капуцинов, в руках у меня был маленький детский гробик; люди расступались передо мной, шептали что-то, показывали на меня пальцами. Я оступился и едва не упал, но Арман удержал меня. Он все время был рядом. Его глубокие глаза снова очутились передо мной, и я опять стал проваливаться в дремотное, полуобморочное состояние. Но я двигался, брел дальше, глядя вниз, на свои блестящие башмаки.

«Должно быть, он сошел с ума. – Я говорил про Лестата намеренно резко и зло, черпая утешение в звуках собственного голоса. Затем я громко расхохотался. – Он окончательно спятил! Ты слышал, что он мне сказал?»

Его глаза говорили: «Забудься. Усни». Я хотел сказать что-то про Клодию и Мадлен, что мы не должны оставлять их там, но промолчал, чувствуя, что в моей душе поднимается тот же звериный крик. Мне пришлось стиснуть зубы, ибо он был так страшен, так силен, что разорвал бы на части меня самого, если б вырвался на волю.

И вдруг я снова ясно увидел весь этот ужас. Я зашагал дальше по бульвару, агрессивно и слепо, как человек в тяжелом опьянении, охваченный чувством ненависти и превосходства. Так шел я по темным улицам Нового Орлеана в ночь первой встречи с Лестатом, натыкаясь на столбы, ограды, стены домов, но умудряясь не падать и следовать по правильному пути. Вдруг я увидел трясущиеся руки пьяного – он не мог совладать со спичками. Наконец вспыхнуло пламя, его трубка задымилась. Я поднял глаза: я стоял перед входом в кафе, а человек с трубкой сидел внутри и пристально смотрел на меня сквозь стеклянную дверь. И он вовсе не был пьян. Арман стоял рядом и ждал. Вокруг нас шумел и сверкал огнями бульвар Капуцинов… или бульвар Тамплиеров? Не помню. Меня охватила неистовая ярость. Неужели Мадлен и Клодия так и останутся в этом проклятом месте? Я видел, как Сантьяго попирает ногами прах моего ребенка! Я зарычал, стиснув зубы. Человек за стеклом вскочил, и лицо его скрылось за сизым облаком.

«Убирайся прочь от меня, – сказал я Арману. – Будь ты проклят! Не приближайся ко мне. Не подходи ко мне!» Я повернулся и пошел прочь вдоль бульвара. Какая-то парочка шарахнулась в сторону, мужчина выставил руку вперед, защищая свою спутницу.

Я побежал. Люди смотрели на меня, недоумевая, что это за дикое, белое, светящееся существо только что мелькнуло перед глазами. Скоро я остановился. Меня мутило. Мучительная жажда сжигала меня, надо было напиться свежей крови. От этой мысли меня чуть не вырвало. Я присел на каменные ступеньки у входа в маленькую церковь, уже запертую на ночь. Дождь медленно затихал, или мне так казалось. Улица была тихой, мрачной и пустынной. Лишь однажды где-то вдалеке промелькнул и скрылся во мраке запоздалый прохожий с черным блестящим зонтом. На другой стороне в тени деревьев стоял Арман. Позади него из густых зарослей травы и кустов поднимался теплый белый пар.