Пятый арлекин - Владимир Тодоров

«Но это же чистый бред,— тут же подумал я, противореча сам себе.— При чем здесь Будда? Меня просто-напросто потряс одина­ковый способ, который избрали владельцы Будды, покидая самосто­ятельно этот мир. Но разве не могут два человека, которые по какой-то причине не желают больше жить, прийти к одному ре­шению? Конечно, могут, и Будда не при чем. И вообще, все это ерунда, обычное совпадение. Наверняка, только за прошедшие сутки сотни людей на земле покончили с собой. И разве обязательно причиной их смерти является какой-то единственный знаменатель?» Я сумел убедить себя в абсурдности первоначального предположе­ния, но из памяти не выходили узкие глаза Будды, с презрением взирающие на суету жизни, и желтый переливающийся глаз во лбу, возможно, из драгоценного камня. Я помнил, как оборвал сам себя Рачков, когда заговорил о цене этого камня.

— И все-таки это совпадение,— рассуждал я, бредя по улице,— я устал, и мне мерещится черт знает что. Ну, приобрету я этого Будду, и что же, полезу в петлю, как Лаврентьев и Рачков? Ни в коем случае! В самоубийстве непременно присутствуют элементы тихого помешательства, не может же нормальный человек решиться на такой нелепый и неоправданный во всех случаях шаг. Допустим, находит состояние такой безысходности, что смерть кажется един­ственным выходом. Но ведь достаточно найти в себе силы и, образно говоря, пересидеть в блиндаже очередной артобстрел бытовых и производственных катаклизмов. У миллионов людей ежедневно слу­чаются неприятности, но решаются на такой исход единицы. Значит,' это болезнь. И совпадение выходит только лишь в болезни. А людей, больных одной и той же болезнью, десятки тысяч. Вот и объяснение. Хорошо, что я умею логически мыслить, хотя в школе по мате­матике никогда не получал выше тройки. Правда, это было резуль­татом моего увлечения литературой, а не природной тупости: увле­каясь одним, я начисто отвергал все, что меня не интересовало.

И все-таки, я не пошел к Нине Васильевне, как намеревался, через два дня. Конечно же, не из боязни встретиться взглядом с глазами Будды, вся мистическая чепуха уже забылась мной, а лишь потому, чтобы этой поспешностью не навредить: что могла подумать обо мне Нина Васильевна, когда бы я пришел на второй день после похорон и стал настойчиво просить уступить мне Будду, которого покойник, мол, обещал мне продать еще при жизни. Ничего мне Рачков, естественно, не обещал, но надо же как-то будет прибли­зиться к цели. Впрочем, и сам Василий Михайлович явился к жене Лаврентьева тотчас после погребения, так что никаких угрызений совести по этому поводу у меня не было, ни перед собой, ни перед покойником, потому что он сделал бы то же самое, случись что со мной.

Я пришел к Рачковой через неделю, утешая себя по дороге известной народной мудростью: если кто-нибудь опередил меня, зна­чит,— это судьба, и я вообще перестану думать о Будде. Но за квартал от дома я уже бежал, поглощенный одной заботой: увидеть Будду на месте. Упустить его второй раз было выше моих сил.

Я позвонил и замер в ожидании. Нина Васильевна была в квар­тире одна — как удачно я рассчитал!— и молча провела меня в гостиную. Я шел за ней, скорбно опустив голову, и боялся одного: вот сейчас передо мной возникнет камин с великолепными рельеф­ными фигурками на тарелках из Капо ди Монте, а Будды на месте нет. Но он оказался там же, в центре, окруженный дамами в кри­нолинах из Севра и Саксонии, на фоне роскошных изделий из Капо ди Монте, и так же снисходительно, как и прежде, смотрел на меня, чуть прищурив внимательные глаза. Желтый зрачок был мертв и слепо торчал посредине лба. Нина Васильевна усадила меня за япон­ский чайный столик и предложила выпить крепкого чая. Я не отка­зался, для серьезного разговора невозможно представить более со­путствующей ситуации. Она немного отошла от шока, но выглядела больной и разрушенной. Мы молча пили чай, мне не хотелось на­чинать первому, в подобных случаях лучше всего выждать.

— Я узнала вас,— наконец произнесла Нина Васильевна,— про­стите меня за ту сцену. Скажите, вы хорошо знали Василия Михай­ловича?

— Относительно,— я решил не форсировать события, да и воп­рос был не так прост,— а почему вы спросили?

— Не знаю, как и ответить,— бесстрастно продолжала Нина Васильевна,— хочу разобраться в смерти Василия Михайловича. Ведь не было никаких причин, понимаете? Между нами сложились прекрасные отношения, на работе у него все ладилось, готовился приказ о его повышении. В карты он не играл, долгов не было, сомнительных компаний не водил, был абсолютно здоров, психи­ческими заболеваниями не страдал. Почему это случилось именно с ним, почему?— Нина Васильевна плакала не склоняя головы, почти  беззвучно, только временами совсем по-детски подбирая слезы языком.

— Усталость, обыкновенная усталость,— включил я свое сост-радальческое красноречие. Мне было неинтересно говорить о Рач-кове, заставляла необходимость завоевать расположение Рачко­вой.— Вы не представляете, Нина Васильевна, как порой устаешь от всего: от быта, от забот, от повседневности и однообразия бытия, свет бывает не мил, смотришь на все безразличными пустыми гла­зами...

— Глазами?— вдруг как бы очнулась Нина Васильевна,— вы сказали глазами?

— Да. А что, вам знакомо такое состояние? Оно способно до­вести до чего угодно, тем более такую тонкую натуру, как Василий Михайлович.

— Я не о том. Понимаете, меня уже неделю" преследует одна мысль, но она была неясной, а вы как-то невольно снова натолкнули на нее своими словами, и теперь она выглядит очень даже странно.

— Что выглядит странно?— спросил я, опять ощутив спиной леденящий ужас, уверенный, что услышу нечто такое, что прольет свет на загадочную смерть Рачкова, и это нечто совпадет с моими прежними мыслями.

— За день до смерти Василий Михайлович, перед уходом на работу, пил кофе. Вид у него был воспаленный, будто он не спал всю ночь. Впрочем, так и было: он просидел в гостиной до утра и курил. Это я потом по окуркам поняла. Я спросила, что с ним происходит, может, он останется дома и я вызову врача. Василий Михайлович как-то странно улыбнулся, с иронией, что ли, вдруг говорит:

— При чем здесь врач, когда у него уже вторую ночь светится глаз!

— У кого?— в свою очередь спросила я, и мурашки поползли у меня по спине. Таким растерянным я своего мужа никогда не видела. Он после моего вопроса будто очнулся, сразу же рассмеялся и от­вечает:

— Заговорился, вероятно, от усталости. Глаз засветился на при­боре в ЭВМ. Значит, какой-то блок вышел из строя.— Он же работал начальником отдела в АСУ управления матснаба. Я поверила, а с тех пор, как это случилось, тревога не отпускает меня. Что это за глаз на приборе?

Она задумалась, но я сразу понял, о каком глазе упомянул тогда Рачков: этот глаз находился сейчас прямо напротив меня, слепо буравя мое лицо своим пристальным немигающим зрачком — жел­тая звезда посредине лба Будды. Мне стало не по себе, но я не подал виду и продолжал также уверенно, как и прежде, потому что не привык отступать и считал этого притягательного и опасного Будду своим.

— Напрасно вы придаете какое-то мистическое значение словам Василия Михайловича, тем более, что он сразу же объяснил назна­чение электронного глаза на приборе. Василий Михайлович просто переутомился, ему следовало отдохнуть, как и вам, Нина Васильев­на: уезжайте куда-нибудь, непременно уезжайте, придите в себя.

— Да-да,— покорно согласилась Нина Васильевна,— так и сде­лаю, пусть только люди придут на девять дней. Обычай нельзя нарушать. А потом уеду недели на две к сестре в Ленинград. Там как раз белые ночи, поброжу одна... Вот только денег раздобуду и сразу уеду...

— Правильная мысль, хотя бы немного успокоитесь,— горячо поддержал я,— а по поводу денег не беспокойтесь, после Василия Михайловича осталась значительная коллекция.

— Нет,— запротестовала Нина Васильевна с неожиданной ре­шительностью,— я ничего продавать не стану. Я знаю, в нее боль­шие деньги вложены, все наши средства. Это память о Василие Михайловиче.

— Я такого же мнения,— стараясь изо всех сил казаться искрен­ним, заговорил я,— пусть так и будет, тем более, что с каждым годом произведения искусства дорожают. Захотите с чем-нибудь расстаться, всегда сумеете продать. Я вам оставлю свой телефон. Если что, звоните, немедленно приду на помощь — и оценить смогу и помочь реализовать.