Нас ждет Севастополь - Георгий Соколов

— Вытерпит, — не совсем уверенно произнес Семененко.

Он развернул плащ-палатку и наклонился над пленным. Тот тяжело дышал, закрыв глаза. «Хлипкий», — обеспокоенно подумал главстаршина и приказал Логунову перевязать пленному голову.

Артиллерийская стрельба стала затихать. Кондратюк предложил ползти.

— Трохи подождем, — сказал Семененко, глянув на часы. Закончив перевязку, Логунов заметил главстаршине:

— Тяжелая у тебя рука.

— Да я вроде бы легонько, — оправдывался Семененко, — чтобы малость очумел.

— Ничего себе — легонько…

Вспыхнула перестрелка на кладбище и горе Колдун. По-видимому, там действовали разведывательные группы. Неожиданно где-то в городе раздались звуки, похожие на крики сотен ишаков, и через несколько секунд вся Станичка оказалась в море огня, раздались десятки мощных взрывов.

— Ого! — ахнул Логунов, невольно прижимаясь к Семененко. — Вот это дали огоньку!

— Из шестиствольных минометов накрывают, — хладнокровно заметил главстаршина. — Термитом снарядили.

— А страшновато, — признался Логунов.

— Наши «катюши» пострашнее, — вставил Кондратюк.

— Ша, — цыкнул Семененко. — Забыли, где находимся? Не у тещи…

Разведчики замолчали. Семененко настороженно огляделся по сторонам.

Высоко над их головами что-то тяжело прошелестело, и по ту сторону Безымянной высоты раздались три тяжелых взрыва. Затем еще и еще.

— Наши с того берега заговорили, — обрадовался Семененко. — Глушат батареи.

Действительно, вражеские батареи, клавшие снаряды и мины перед стыком своих частей, замолкли. Семененко глянул на часы и скомандовал:

— Поползли. Треба использовать момент.

Решили ползти к проходу в проволочном заграждении, хотя туда и было дальше. Семененко и Логунов тянули плащ-палатку с пленным, а Кондратюк сзади прикрывал их.

По пути им попалось несколько свежих воронок, вырытых снарядами. Разведчики ускорили движение, опасаясь нового налета вражеской артиллерии.

Подле проволочного заграждения разведчики остановились. Кондратюк двинулся искать проход. Нашел он его быстро и дал знак Семененко и Логунову. Подтащив к проходу пленного, Семененко окликнул сапера. Ответа не последовало.

— Уполз, наверное, — высказал предположение Логунов.

Семененко пролез под проволоку и тут увидел лежащего сапера с раскинутыми в стороны руками. Главстаршина взял его за руку. Она была холодная.

— Убит, — сказал Семененко. — Вынести треба.

Вскоре разведчики выползли на дорогу.

А через минуту вражеские батареи опять открыли заградительный огонь по ту сторону проволочного заграждения.

Уже рассвело, когда разведчики привели пленного на НП командира бригады. В санчасти батальона пленному перевязали голову, дали стакан вина, и он теперь чувствовал себя сравнительно неплохо. Но при виде высокого, с огромной бородой и черными пронзительными глазами полковника он испуганно ахнул и тяжело опустился на землю.

Не обращая на него внимания, Громов шагнул навстречу Семененко, обнял и поцеловал его. Потом поцеловал Кондратюка и Логунова.

— Молодцы! — пробасил он. — Объявляю благодарность. Честь бригады спасли.

— Повезло, товарищ полковник, — смущенно улыбнулся Семененко.

Он всегда чувствовал себя в присутствии начальства смущенно, а тут еще командир бригады обнимает и целует его. От смущения на его щеках проступили даже красные пятна.

Полковник положил ему на плечо руку и, щуря в ласковой усмешке глаза, проговорил с теплотой:

— Не скромничай, Павло! Иди отдыхай, а вечером мы встретимся. — Он кивнул Глушецкому: — Идите и вы. Загляните по пути к моему заместителю по тылу. У него приготовлен подарок для Семененко и его товарищей.

Через час Семененко, Логунов и Кондратюк сидели в землянке и распаковывали подарок полковника. Громов расщедрился. В фанерном ящике оказались две бутылки коньяку, большой кусок сала, четыре банки мясных консервов, круг копченой колбасы, четыре головки чеснока. В военное время это был прямо-таки роскошный подарок.

— Давно не пробовал сала, — облизнулся Кондратюк и принялся нарезать его на куски.

— А коньячок! — прищелкнул языком Логунов. — В жизни не пробовал.

— Налягай, хлопцы, — пригласил Семененко всех, кто находился в землянке.

Минут через тридцать от подарка осталось только воспоминание.

Семененко выпил стакан коньяку, но закусывать не стал, заявив, что пропал аппетит. Он только пожевал дольку чеснока. Зато Кондратюк ел за двоих. Он натер хлеб чесноком и, поведя курносым носом, приговаривал:

— Запах-то — как от домашней колбасы. Кто пробовал кубанскую домашнюю колбасу? Кто ее не едал, тот, скажу вам, многое в жизни потерял.

Его щеки лоснились, а глаза сверкали от удовольствия. Семененко сначала глядел на него бездумно, а потом неожиданно рявкнул:

— А ты украинскую пробовал?

И, не дожидаясь ответа, нахмурил брови и басом запел:

Ïхав козак на вiйноньку:«Прощай, прощай, дiвчинонько.Прощай, миленька, чернобривонька,Я ïду в чужу сторононьку!..»

Пропев первый куплет, он словно в раздумье произнес: — Щось стало муторно на душе, Федя, — он тронул его за руку. — Выпроси у старшины бутылку водки. Хочу заглушить…

Кондратюк удивленно моргнул и пожал плечами:

— Так он и даст мне.

— Скажи ему, что командир взвода просил. Первый раз прошу… Взаймы, скажи. Ну, иди! — уже повелительно крикнул Семененко.

— А может, хватит?

Кондратюк не понимал, почему главстаршина так быстро охмелел и почему хочет еще выпить.

— Ну! — возвысил голос Семененко. — Пойдешь чи нет? А то сам…

Кондратюк сунул кусок сала в рот и поднялся. Через несколько минут он вернулся и, поставив перед главстаршиной бутылку, с радостным изумлением произнес:

— Дал. В порядке премии, говорит.

Семененко налил из бутылки кружку и выпил залпом. Логунов подвинул ему закуску, но он не притронулся к ней.

— Стонет ридна Украина, — тяжко вздохнул главстаршина. — Эх, хлопцы…

Какое-то время Семененко сидел словно оцепенелый, потом, выпив остаток водки, поднял помутневшие глаза, обвел разведчиков тяжелым взглядом и хрипло бросил:

— Геть из землянки… Спивать буду.

Логунов понимающе кивнул головой и сказал товарищам:

— Пошли. Пусть поет.

Разведчики торопливо вышли. Оставшись один, Семененко затянул:

Ой, i як заграло-застогнало сине море…Гей, гей, ox, i буде же тoбi, дiвчинонько,Тут без мене горе!Гей, гей, ox, i буде ж тoбi, дiвчинонько,Тут без мене горе!

Выйдя из землянки, Логунов и Кондратюк сели поблизости. Логунов закурил, а Кондратюк продолжал доедать кусок колбасы.

Закончив петь одну песню, Семененко без передышки затянул другую, еще более заунывную. Кондратюк покачал головой, словно осуждая:

— Чего это он одурманел? Я такого за ним не замечал раньше.

Логунов вздохнул, и по его рябоватому лицу будто пробежала тень.

— Эх, Федя, у каждого человека бывает такое. Вдруг словно вожжа под хвост попадет. И тогда… — Не договорив, он махнул рукой.

— Пойду-ка скажу об этом бате, — обеспокоенно поднялся Кондратюк. — Может, Павло нуждается в душевном разговоре.

И он направился в землянку старшины.

Глава одиннадцатая

В начале апреля, когда весна на Черноморском побережье вступила в свои права, на Малой земле установилось затишье. Это затишье было довольно относительное, оно заключалось в том что та и другая стороны прекратили активные наступательные действия, но ожесточенная перестрелка продолжалась и днем и ночью. На клочок земли, занимаемый десантниками, по-прежнему в изобилии сыпались мины и снаряды. В Станичке не осталось ни одного целого дома, вместо них чернели сплошные воронки.

Ночью прошел теплый дождь. Утром весенний ветер разорвал в клочья серые облака, и ласковое солнце коснулось лучами израненной земли. Но не могло солнце вызвать здесь жизнь. Деревья стояли со сбитыми кронами, опаленные взрывами кусты виноградников скрючились и не зеленели, даже трава не пробивалась навстречу солнцу. Лишь кое-где в балках, как оазисы в пустыне, виднелись зеленые островки, на которые десантники смотрели с нежным удивлением.

Разведчики любовно оберегали несколько метров земли в небольшой лощинке, заросшей молодой травой и ранними полевыми цветами. В солнечный день они пробирались сюда по траншее и часами лежали, нежась под теплыми лучами. Гучков ревниво следил, чтобы никто не ложился на зелень. Сам он, лежа сбоку, ласково, словно гладя, касался грубой темной ладонью лепестков — оранжевых, голубых и синих цветков, и в глазах его появлялось мечтательное выражение. Этот маленький цветник напоминал о Большой земле, и каждому, кто глядел на него, вспоминались сады в буйном цвету, парная земля, в которую течет зерно из сеялок, дорогие жены, невесты, отцы и матери.